Опыт этнических меньшинств Европы применительно к России

В послевоенное время, и особенно активно с 1960–70­х гг., во всей Западной Европе происходит рост самосознания этнических меньшинств. Основными причинами этого явились: крушение всемирных колониальных систем Британии, Франции, Голландии, Бельгии и т.д.

В послевоенное время, и особенно активно с 1960–70­х гг., во всей Западной Европе происходит рост самосознания этнических меньшинств. Основными причинами этого явились: крушение всемирных колониальных систем Британии, Франции, Голландии, Бельгии и т.д.; небольшой всплеск этнического сепаратизма в этих странах, случившийся во время Второй мировой войны под влиянием целенаправленной политики германских фашистов; начало глобализационных процессов в экономике и политике, от которых в первую очередь страдают именно этнические меньшинства; начало массовой эмиграции в Европу выходцев из бывших колоний, сохранявших свои этнорелигиозные особенности, что было вызовом традиционной системе унификации культур, языков и религий в западно­европейских странах; наконец, активизация этнических террористов (ИРА, ЭТА и пр.), как полагают, при финансировании спецслужб стран Восточного блока.

***

В Великобритании движения за возрождение культуры кельтов очень быстро переросли в политические партии, в программах которых значились требования о независимости своих регионов от Лондона. На создание Шотландской национальной партии (ШНП) и Уэльской националистической партии Лондон отреагировал введением поста министра по делам Шотландии. Скоро стало понятно, что кельтские националисты (в отличие от ИРА) не представляют угрозы для Британского государства в связи с тем, что их политическую платформу разделяли считанные проценты избирателей. Но даже и этих голосов хватило, чтобы регулярно проводить в Британский парламент депутатов от этих двух партий, начиная с 1974 г. — правда, в мизерном числе (от 2 до 10 депутатов от ШНП в разные годы, при том, что всего для Шотландии зарезервировано 72 места в палате общин, а общее число депутатов нижней палаты парламента — более 650).

В конце1990­х гг., в первую очередь под влиянием необходимости мирного решения по Ольстеру, а также в силу необходимости привести управление страной в соответствие с нуждами времени, Лондон решился на постепенный демонтаж унитарного государства. Этот процесс именуется «деволюцией», и под ним понимается «распыление суверенитета центральной власти в пользу местных властей». В 1998–99 годы в Шотландии, Уэльсе и Северной Ирландии были избраны новые законодательные органы власти, образовавшие свои правительства. Главнейшим достижением региональной автономии Шотландии и Уэльса стало придание кельтским языкам здесь официального статуса (в Шотландии — в меньшей степени: в качестве одного из рабочих языков шотландского парламента и правительства). Таким образом, и валлийский язык, на котором разговаривает лишь 25% 3­х миллионного населения Уэльса, и даже гэльский язык, на котором говорят всего 2% 5­и миллионного населения Шотландии, получили защиту со стороны государства. Государство отныне обязано прикладывать усилия для того, чтобы способствовать применению этих языков в широких сферах жизнедеятельности, развивать образование, печатную деятельность и теле­радиовещание на этих языках: в Уэльсе — повсеместно и без ограничений, а в Шотландии — ограниченно, но не только на севере, в областях распространения кельтского языка, но и в столице Глазго, включая парламент.

В британском опыте национальным меньшинствам России интересен региональный аспект. Как известно, крупнейший народ в Приволжском федеральном округе после русских — татары — практически лишен возможности развивать свой язык за пределами Татарстана, поскольку в России де­факто отсутствуют государственные механизмы по защите национальных языков за пределами автономных образований. С другой стороны, роль Татарстана по защите татарской культуры за пределами РТ сведена к символическому минимуму: возможно, между Москвой и Казанью действовали некие негласные договоренности, выраженные формулой «…необходимо …при нынешней администрации …закрепить в договоре минимальный характер вмешательства Татарстана в дела татарской диаспоры в России» (директор Института этнологии В.А. Тишков). Если роль автономий в нынешнем политическом курсе Кремля подлежит нивелированию, то роль региональных федеральных округов — напротив, возрастает. Татары должны использовать свою многочисленность, обращение к примеру европейских этносов и региональный фактор для того, чтобы государство официально защитило татарский язык в тех федеральных округах, где они являются коренным населением, причем делало бы это без оглядки на Татарстан. В ПФО, на наш взгляд, татары должны добиваться, с учетом шотландского и валлийского опыта, получения татарским языком статуса второго официального языка; участия в работе органов власти ПФО на уровне второго лица; а также, в перспективе, создания политических движений, отстаивающих интересы этноса и региона. Последнее, конечно, станет возможным только тогда, когда Москва «дорастет» в психологическом плане до уровня Лондона 1970­х годов и перестанет опасаться своих граждан из числа национальных и религиозных меньшинств. И лишь после поворота с унификационной линии на путь «деволюции» российские регионы смогут обрести реальный вес в глазах своего населения, которое перестанет ездить на поклон в Белокаменную по каждому пустяку. Возможно, именно тогда сбудется мечта президента России о создании в нашей стране полноценного гражданского общества.

***

Носители некастильских языков в Испании — это каталонцы (18% населения страны), галисийцы (8%) и баски (2,5%). Однако специфика Испании выражается в том, что само государственное устройство страны несет в себе четкое историко­региональное деление, при этом каждый регион представлял некогда самостоятельное или полусамостоятельное государство, одно за другим включенное в состав единой испанской монархии. Ключевую роль в этом процессе играла Кастилия — так что и сегодня, когда мы рассуждаем о «собственно испанцах», говорящих на «собственно испанском языке», сами испанцы могут нас и не понять, ибо сами они предпочитают понятия «кастильцы» (читай «собственно испанцы») и «кастильский язык» (= читай «собственно испанский язык»). Под понятием же «испанцы» в Испании будут подразумеваться не только кастильцы, но и все граждане страны вне зависимости от родного языка.

Казалось бы, эта информация интересна исключительно для специалистов. Но стоит присмотреться к такому понятию, как признаваемые официально и охраняемые государством «испанские языки» — если бы в России «российские языки» были бы официально очерчены и охранялись бы государством, хотя бы на региональном уровне (как в Испании), многие проблемы в межэтнических отношениях не несли бы с собой столь очевидную резкость и жесткость.

В случае с Испанией региональные, областнические связи берут верх над всеми другими формами культурных и даже языковых различий. Процессы, происходящие в этой стране в последние десятилетия, дают основания говорить о повышении роли этнического фактора в жизни населения. Но принадлежность к этносу здесь определяется не «по крови», а фактом своего проживания в той или иной автономной области, в том или ином регионе. Именно поэтому выходцы из собственно кастильских регионов с течением времени теряют связи со своей «малой родиной», компенсируя этот процесс самоидентификацией с местом нынешнего проживания: в Стране Басков они становятся «басками», изучая баскский язык и голосуя за баскских националистов, в Каталонии — «каталонцами», в Галисии — «галисийцами», а в Наварре — «наваррцами».

Подобная схема регионализации, которую пытались реализовать в СНГ, вызывала у нас значительное сопротивление со стороны всех националистов. Так, понятия «казахстанцы», «татарстанцы» или «башкортостанцы» были и являются неприемлемыми ни для русских националистов, ни для местных. Еще более свежей, и потому не получившей вообще никакого отклика в народе, стала попытка разделения России на федеральные округа. Опыт Испании показывает, что при наличии исторического прецедента и политической воли создание «поволжской» надэтнической общности, хотя и выглядит утопичной идеей, на самом деле реализуемо, при учете исторических корней, региональных и национальных особенностей населения; более того, на этом уровне нации могут вытребовать себе даже большую степень культурно­языковой автономии, чем на уровне федеральных республик — тем более что нам то и дело угрожают их ликвидацией.

***

Франция — одна из немногих стран мира, которые официально не признают этнические меньшинства. Историческая традиция со времен Великой французской революции освещает политику «единой и неделимой республики», в границах которой проживает один народ — французы. Французский язык является не просто государственным, но — единственным легально признанным языком в масштабах государства. Официально до самого недавнего времени местных языков как бы не существовало. Власти старались просто не замечать эти языки; более того, долгое время против них велась активная борьба, идеологами которой стали деятели Великой французской революции. Они считали, что все местные языки исчезнут, а французский должен стать единственным национальным языком, «языком свободы». Эта политика велась на протяжении двухсот лет.

Среди 60­миллионного населения Франции порядка 10% составляют коренные этнические меньшинства; поскольку они не признаются государством, точная их численность неизвестна. Полагают, что бретонцев насчитывается 2,8 млн чел., эльзасцев и лотарингцев — 2,5 млн чел., корсиканцев — 300 тыс., фламандцев и каталонцев — по 250 тыс., басков — от 90 до 150 тыс. чел. Численность носителей провансальского (окситанского) языка неизвестна, хотя считается, что он «пока еще достаточно широко распространен в сельской местности» на юге страны. Помимо коренных народов, велика доля эмигрантов: мусульман во Франции порядка 5 млн (алжирцы, марокканцы, тунисцы, выходцы из бывших французских колоний Черной Африке).

В 1960–70­е гг. начинается этнокультурное пробуждение Бретани. Под нажимом общественности Париж издал ряд циркуляров, расширяющих права «местных» языков. В 1976 году французские власти сняли ограничения на изучение бретонского языка. К 1997 году уже 3 тыс. школьников учились в двуязычных школах, а еще 19 тыс. учеников осваивали факультативный курс бретонского. При этом одним из центров сосредоточия бретонской культуры и языка стал Нант — крупнейший город на востоке Бретани, который в 1960 г. был административно отделен от нее. Важно помнить, что на востоке полуострова этот язык практически вышел из употребления — напрашивается полная аналогия с возрождением кельтского гэльского языка в столице Шотландии, откуда он был вытеснен много веков тому назад.

Параллельно шел процесс политизации бретонского движения. В 1971 году была основана Революционная армия Бретани, основная программная цель которой — «независимость бретонского народа». Хотя эти сепаратисты отвергают терроризм, в самом начале 2000­х гг. в Бретани прогремело несколько взрывов; следствие установило связь бретонских и баскских сепаратистов Испании. Сегодня, если бы «Альянс за независимость Бретани» мог участвовать в выборах, за него проголосовали бы 17% бретонцев. Особо следует обратить внимание на демографию: «собственно Франция» «стареет», в то время как Бретань «молодеет»; доля молодежи в «Альянсе за независимость Бретани» составляет 65%. Причина роста бретонского автономизма и сепаратизма лежит исключительно в самосознании народа, но не в экономике.

Несмотря на многочисленность бретонцев и значимость Бретани в истории Франции, разница менталитетов кельтов и «горцев» Корсики приводит к тому, что наиболее остро проблема сепаратизма стоит именно в этом островном регионе. Корсика довольно поздно вошла в состав французского государства: в 1796 г. Здесь сформировался самобытный, хотя и немногочисленный народ, в жилах которого смешалась кровь иберийцев, лигурийцев, итальянцев и арабов. Несколько организаций ставили перед собой цель добиться полной политической независимости или широкой автономии для острова. Фронт национального освобождения Корсики в течение последних десятилетий вел активную террористическую деятельность, жертвами которой стали сотни людей. После долгих лет жесткого военно­полицейского давления Париж попытался найти решение проблемы путем компромиссов с националистами и взаимных уступок.

В 2001 г. французский парламент одобрил весьма спорный правительственный законопроект, предоставляющий острову ограниченную автономию; согласно ему, Корсика смогла бы приспосабливать французское законодательство к местным условиям, принимать ряд французских законопроектов в экспериментальном порядке. Помимо этого, корсиканский язык должен был преподаваться в школах. Местное правительство смогло бы обладать некоторыми полномочиями в вопросах охраны окружающей среды. Основная цель законопроекта не скрывалась — добиться прекращения актов насилия со стороны корсиканских националистов.

Однако в ходе референдума 2003 г. с небольшим преимуществом вcего в две тысячи голосов корсиканцы высказались против институциональных изменений. Причин, по которым Корсика проголосовала против предоставления автономии, несколько: во­первых, наличие большого числа выходцев из «материковой Франции», отрицательно относящихся к планам националистов; во­вторых, боязнь и без того небогатой Корсики оказаться на периферии экономической жизни и лишиться дотаций Парижа; в­третьих, возможно, даже националистам не понравился план слишком ограниченной, почти что формальной автономии острова. Как бы то ни было, ситуация на Корсике сохраняет, по выражению тогдашнего премьера Франции, «статус кво», который постоянно знаменуется разного рода вооруженными акциями сепаратистов.

Опыт этнических меньшинств Франции неприемлем и неприменим в условиях Российской Федерации: слишком много негативных факторов, от германского фашизма до терроризма, влияли на этот опыт, зачастую малорезультативный. Однако мы должны учитывать, что даже и такая страна, как унитарная Франция, вынуждена была прибегнуть к политике регионализма и автономизма для снижения общественного накала в среде малых этносов. Горький опыт — тоже опыт, тем более для нашей страны, где все чаще раздаются требования ликвидировать национальные республики и установить новые административные границы. Если мы считаем себя умными, то давайте учиться на ошибках чужих, а не своих.

***

Уникально выглядит положение этнических меньшинств в каждой конкретной стране Центральной и Северной Европы, и методы решения этноязыковых проблем в каждом государстве — свои. Где­то предпочтение сделано в сторону региональной автономии, где­то, напротив — этнокультурной. Некоторые страны допускают и приветствуют политическую деятельность своих национальных меньшинств, создавая им особые льготные условия; другие законодательно обеспечивают защиту малых языков. В одних государствах совершенно естественным является двуязычие, даже если носители второго языка составляют явное меньшинство; другие же не горят желанием официально признать язык этноса даже в рамках его региона, хотя и были вынуждены поступиться своими принципами в последние десятилетия.

В Германии земля Шлезвиг­Гольштейн считается «удачной моделью» соседства разных народов — немцев, фризов, датчан; двум последним народам (составляющим ярко выраженное меньшинство: напр., фризов в ФРГ насчитывается всего 20 тыс. чел.) посвящена специальная статья конституции этой земли. Обратим внимание и на то, что чуть более многочисленное датское меньшинство имеет особое политическое преимущество в масштабах всей Германии: политическая партия датской общины Шлезвиг­Гольштейна обеспечена своими представителями в бундестаге благодаря особому закону, согласно которому для нее отменен 5%­ный барьер на выборах.

О полиэтничности Швейцарии известно всем. В этой стране 65% коренного населения говорят на немецком языке, 18% — на французском, 10% — на итальянском, и менее 1% — на ретороманском. Три первых языка имеют статус государственных; любой госслужащий и большинство населения страны знают как минимум два языка (немецкий и французский или немецкий и итальянский), а многие — и все три. Что же касается ретороманцев, то они представляют собой ярко выраженное коренное меньшинство, компактно проживающее в 1 кантоне Швейцарии — Граубуюндене. Для того, чтобы защитить их права и культуру, правительство этой страны приняло специальный закон, объявляющий ретороманский язык «национальным языком Швейцарии»; власти обязались принять все необходимые меры по сохранению этого языка, включая помощь в создании и функционировании теле­ и радиопередач, издании периодической прессы, школьном образовании на этом языке.

Права хорватов и словенцев в Австрии гарантированы специальными двусторонними договорами, заключенными этой страной с бывшими югославскими республиками. Кстати, немногие знают, что одной из пяти официальных религий Австрийской Республики является ислам, причем, начиная с… 1915 г. Именно в это время в состав Австро­Венгрии вошла мусульманская Босния, и с тех пор, несмотря и на распад этой империи, и на тот факт, что боснийцы давно не имеют никакого отношения к внутренней политике австрийцев и в настоящее время между Боснией и Австрией лежат целых две страны, Вена верна своим обязательствам перед славянами­мусульманами, взятым почти сто лет тому назад.

Уникален опыт Бельгии. Многие десятилетия здесь имел место политический конфликт между основными общинами страны: фламандцами (58%), валлонами (33%), немцами (1%). Помимо «неразделенных» полномочий, крупнейшие общины не могли поделить и важнейший регион страны — столичный Брюссель. Многолетняя политическая реформа привела к созданию двухуровневой федерации, не имеющей аналогов в современном политическом устройстве других стран. С одной стороны, страна поделена на три региона: Фландрию, Валлонию и Брюссель — каждый со своим парламентом, правительством и законодательством. Но, помимо этого, на другом уровне Бельгия представляет собой и федерацию трех общин: фламандско­, французско­ и немецкоязычной — тоже со своими законодательными и исполнительными органами и представительствами на федеральном уровне. При этом региональные и языковые (общинные) границы могут и совпадать (Фландрия — фламандская община), так и не совпадать.

В составе Датского королевства имеются две автономные части: Фарерские острова и Гренландия. Наряду с датским, статус государственного языка здесь имеют, соответственно, фарерский и эскимосский. Оба региона управляются местными правительствами, избираемыми в местных парламентах. О том, насколько велик уровень автономности этих регионов, свидетельствуют следующие факты: Фарерские острова в свое время отказались от выборов депутатов в Европарламент, а Гренландия в 1985 г. официально вышла из состава Европейского экономического сообщества (ЕЭС, предшественник Евросоюза). Кстати, Гренландия не является и членом НАТО, в отличие от самой Дании.

На севере Норвегии, Швеции и Финляндии проживает малочисленный аборигенный народ — саами, часть ареала которого находится и в России, в Мурманской области. Норвежские саамы (30 тыс. чел.) имеют собственную автономию в рамках провинции Финнмарк, обладая своим парламентом. Шведские саамы (15 тыс. чел.) также имеют свой собственный парламент, саметинг, во главе с президентом; эти органы автономии созданы в 1993 г. и действуют внутри провинции Норрботтен. Саамы Финляндии (5 тыс. чел.), несмотря на свою крайнюю малочисленность (точнее, именно благодаря ей), также пользуются автономией в рамках провинции Лаппи — но здесь местное самоуправление создано гораздо раньше, в 1974 г., и не только на уровне культурно­языковом, но и региональном, благодаря образованию Саамского округа.

Опыт Финляндии в этноязыковой политике в целом уникален. С одной стороны, это государство может считаться моноэтничным, т.к. 93,6% его населения составляют финны. Главным этническим меньшинством в этой стране являются шведы (ок. 300 тыс., или 6% населения страны), проживающие здесь с раннего средневековья. Долгие века Финляндия не имела своей государственности, являясь частью Шведского королевства, а с 1809 г. по 1917 г. — автономной частью Российской империи. Несмотря на многие обстоятельства, одно из которых — многовековой шведский «колониализм» в этой стране, после получения независимости Финляндия официально провозгласила два государственных языка: финский и шведский, и эта ситуация является неизменной вплоть до сегодняшнего дня.

Другое обстоятельство не менее интересно: дело в том, что в состав Финляндии входят Аландские острова, имеющие собственную автономию; население здесь — исключительно шведское, и государственный язык в этой автономии только один — шведский. Местный парламент регулирует полное самоуправление Аланд, делегирует своих представителей в парламент Финляндии. Несмотря на то, что Аланды не являются независимым государством, они входят наряду с другими скандинавскими странами в состав международной организации Северный совет (кстати, как и Фареры).

Итак, шведы имеют в Финляндии собственную территориальную автономию только с одним официальным шведским языком. И, тем не менее, шведский является вторым государственным языком на территории всей Финляндии. Соответственно, он в обязательном порядке преподается в школе по всей стране, им обязаны владеть государственные чиновники, на нем вещает радио, телевидение и пресса. Несмотря на все эти меры, финляндские шведы «жалуются» на языковую ассимиляцию со стороны финнов (выразителем интересов этой группы населения является Шведская народная партия Финляндии, основанная в 1906 г.), хотя этноязыковое законодательство этой страны является одним из самых либеральных в мире.

Если попытаться сравнить их с Россией, то можно сделать ряд предположений из области фантастики. Пытаясь «равняться» на Германию, нам пришлось бы создать особые условия для деятельности политических партий крупнейших этносов для того, чтобы обеспечить их представительство в Государственной думе. Если бы наша страна была похожа на Австрию, дореволюционное законодательство в отношении, например, шариата на Кавказе, действовало бы до сих пор. Поглядывая на Швейцарию с ее четырьмя государственными и национальными языками, чиновникам придется учить второй, а то и третий какой­нибудь национальный язык.

Примерив на себя опыт Дании в ее взаимоотношениях с автономиями, пришлось бы смириться с тем, что Татарстан или Чечня вошли бы в СНГ на правах равных членов, а Тува вдруг откажется от членства в ШОС. Пример Скандинавии настолько нереалистично смотрится в нашей стране, что даже и представить себе аналогичную ситуацию непросто: где­нибудь в рамках Нижегородского субъекта федерации действует автономный парламент татар, принимающий особое законодательство в рамках Татарского округа.

Если же все­таки «примерить» на Россию опыт Финляндии, то придется провозгласить шведский (читай — татарский) язык вторым государственным языком страны, несмотря на наличие у местных шведов (= татар) собственной автономии.

Реальна ли эта картина? На первый взгляд — абсолютно нет. Но нельзя забывать и о том, что малочисленные этносы Европы не в одночасье добились столь широких прав, какие у них имеются сегодня. Однако если государство считает себя демократическим, если оно использует опыт других стран для строительства полноценного гражданского общества — многоликого, мультикультурного и разносторонне развитого — вопрос с обеспечением прав этнических меньшинств и по защите этноязыковой культуры рано или поздно выйдет на новый уровень решений. И тогда дело станет за грамотными специалистами, которые смогут предложить неординарные и приемлемые решения в этой деликатной и жизненно важной сфере. Надеемся, что опыт этнических меньшинств Западной Европы будет востребован в нашей стране, неоднократно заявлявшей о своем стремлении попасть в число цивилизованных и высокоразвитых стран этого континента.

При написании статьи были использованы работы А.Кожановского М.Любарта, П. Пучкова, А. Талалаевой и др.

Д.З. Хайретдинов

(статья опубликована в Научном ежеквартальном альманахе
 «Ислам в современном мире: внутригосударственный и международно-политический аспекты» (5-6 выпуск, 2006 г.)