Красильщики кожи в древнем Фесе

Город Фес одно из самых удивительных мест в Марокко. И не только потому, что его древняя часть завораживает путешественников своей неповторимой архитектурой и восточными базарами. Только в Фесе есть три места, где с раннего утра до позднего вечера трудятся красильщики звериных шкур, делая свою работу по тысячелетней технологии своих праотцов. Самая большая и древняя фабрика по покраске шкур называется Таннери (Tannerie) и находится прямо в самом центре «медины Фес эл-Бали» - старой части Феса.  

Попасть в Таннери одновременно и просто и сложно. В лабиринте старинных марокканских улочек приезжему совсем легко запутаться. Но когда вы наконец попадете ко входу в большой магазин, где торгуют изделиями из кожи, услужливый продавец-консультант проведет  вас на самый верхний этаж, откуда с террасы открывается потрясающий вид на фабрику под открытым небом. Десятки рабочих трудятся под палящим солнцем среди ядовитых химикатов и запахов исходящих от звериных шкур. Многочисленные гиды суют под нос туристам пучок свежей мяты, чтобы те легче переносили зловоние. Но даже не думайте сделать фотографию сверху. Над головами у рабочих растянут большой транспарант, на котором по-испански написано: «Фотографирование запрещено. Если хотите сделать фотографии, спускайтесь к нам вниз. Это бесплатно». Работники очень щепетильны в этом вопросе. Как только на террасе возникает турист с фотоаппаратом или видеокамерой, они тут же бросают работу и в один голос начинают размахивать руками и кричать: «Ноу фото! Ноу фото!»

Я решаю принять их приглашение и сообщаю своему провожатому, что хочу спуститься к ним вниз. «Хорошо!», говорит он, но вместо этого ведет меня к своим товарам.

- Посмотри на эти туфли! Настоящая кожа! Если будешь брать сегодня, то уступлю их тебе всего за 50 евро!

- Что так дорого? Я точно такие же в Марракеше видел за 5 евро.

- Там подделка была, а здесь настоящее качество! Ты видел, в каких условиях работают люди внизу? Мы должны поддерживать их, мы им большую комиссию платим, у них семьи большие, детей кормить надо. Забирай туфли, тебе отдам за 40 евро!

Я вежливо отказываюсь и выхожу из магазина в поиске входа на фабрику. Но найти его самому не так-то просто. Спрашиваю у прохожих, они в ответ удивленно пожимают плечами. Наконец, какой-то мальчишка вызвался провести меня в нужное место. Мы стали спускаться по узким переулкам куда-то вниз, где я уже сам по запаху понял, что мы почти на месте. У единственного входа в Таннери сидит охранник. Я показываю ему фотокамеру и с улыбкой спрашиваю разрешения войти. Он так же улыбаясь говорит мне «Мархаба!», что означает «Добро пожаловать!» на Дариджа, марокканском наречии арабского языка.

Завидев меня, рабочие бросают свои дела и протягивают мне руки для рукопожатия. Один из них заговаривает со мной по-английски:

- Ну наконец-то к нам кто-то спустился. Снимай здесь сколько угодно. Расскажешь остальным потом, каково нам здесь работается.

Тут сверху на террасе появился какой-то японский турист с фотоаппаратом и тут же все вокруг меня закричали: “Ноу фото! Ноу фото!”.

- Пусть к нам приходит и снимает. А то мы чувствуем себя здесь словно звери в клетке. – говорит мне парень с белым от краски лицом. – Если хотят узнать, как нам живется, поближе подходить надо.

Атмосфера в Таннери чем-то похожа на марсианскую из книжек Брэдбери или Берроуза. Старые кирпичные здания с сотнями, как у муравейника, окнами, дверьми и отверстиями, кажутся покрытыми красной марсианской пылью. Многие из развешенных окрашенных шкур тоже красного цвета. А в десятках резервуаров разлита разноцветная жидкость – это краски, сделанные из голубиного помета. В таких бассейнах, по пояс в краске, стоят люди и вымачивают звериную кожу, чтобы она приобрела нужное качество и цвет. Я знакомлюсь с одним из рабочих, по имени Абдулла.

- Наша технология, одна из старейших в мире, - объясняет он. – Еще дед моего деда красил шкуры таким же способом, что и я. Конечно, сейчас мы используем химикаты, но основная работа делается с помощью органических компонентов. Сначала, мы покрываем шкуру специальным белым раствором и оставляем ее на некоторое время. После этого шерсть можно легко ободрать. Затем шкура сушится и скоблится с помощью “садрии” – большого лезвия с деревянной ручкой. И только потом мы начинаем обработку и покраску кожи. Но мы делаем шкуры разного качества. К примеру, по одной из технологий, не скобленые коровьи шкуры замачиваются в специальном резервуаре и остаются там лежать на два года. Такая кожа отличается особой прочностью и стоит очень дорого.

- И какой процент вы получаете с продажи? – спрашиваю я.

- Какой еще процент? Мы получаем только зарплату. Никто ничего нам больше не платит.

- Но мне наверху в магазине сказали, что вам выплачивают проценты. И что изделия дороги, чтобы поддержать ваши семьи...

- А ты им верь больше. Я получаю в день от пяти до пятнадцати евро, в зависимости от часов работы. А те, кто наверху, делают на нас бизнес. Они еще не то туристам рассказывают, лишь бы те купили товар. Поэтому мы и против того, чтобы нас фотографировали сверху. Там наверху одни шарлатаны, наваривающиеся на нашем труде. Раньше они еще и за фотографии деньги брали, до того как мы транспарант повесили. Пока сюда кто-нибудь не спустится, он не узнает правды. Но к нам вниз приходят лишь единицы...

Сверху из окна одного из зданий раздается свист. Какой-то парнишка приглашает меня подняться к нему. Я ловко перепрыгиваю между резервуаров и поднимаюсь на второй этаж по старой прогнившей деревянной лестнице. Внутри плохо освященной комнаты работают два мальчика, лет по пятнадцать каждому. Один из них подает шкуры, другой скоблит их «садрией». Ребята говорят лишь по-арабски, поэтому разговор у нас часто сопровождается жестами.

- С одной шкурой приходится работать минут двадцать, - объясняет мне парень с «садрией», показывая на пальцах два раза по десять. В день я скоблю где-то две сотни шкур.

- А не рано ли тебе работать?

Парень сначала не понимает вопроса, но потом догадывается, и смеясь говорит, что начал скоблить шкуры, когда ему исполнилось десять лет.

- Мой отец взял меня как-то с собой и показал как он работает. А потом он погиб. Но мне здесь нравится. Сейчас в Марокко трудно найти хороший заработок. А здесь хоть и немного платят, но зато каждый день.

У входа в фабрику и на ее противоположной стороне стоят два гигантских деревянных водяных колеса. На них кладутся вымоченные в химическом растворе шкуры, чтобы вода смыла опасную для здоровья субстанцию. Я подхожу поближе к одному из колес, чтобы сделать фотографию и становлюсь на перегородку между двумя резервуарами с жидкостью.

- Осторожно! – кричит мне усатый рабочий. – Смотри не упади в бассейн. Если подскользнешься, - усач направляет вверх к небу свой указательный палец, - попадешь сразу к Аллаху.

Прямо над этим резервуаром с опасной кислотой расположена маленькая мечеть, в которой рабочие совершают намаз в положенное время. Сейчас как раз муэдзин с какого-то минарета за стенами Таннери призывает правоверных к началу «асра», послеполуденной молитвы. Уже знакомый мне Абдулла приглашает меня в мечеть, шутя по дороге:

- Внизу джаханна (араб. «ад»), - он указывает на кислоту, - вверху джаннат (араб. «рай») – Абдулла показывает на мечеть. – А мы пока где-то посередине.

- Не тяжело вам тут молиться, среди всех этих запахов?

- А ты зайди в мечеть, там никаких запахов не чувствуется.

Я поднимаюсь по лестнице в помещение для молитвы. Пока рабочие столпились у водяного колеса для совершения ритуального омовения, я осматриваю мечеть. Здесь все по простому: несколько старых выцветших ковриков на полу, белые бараньи шкуры на стенах, какая-то арабская вязь... Мечеть возвышается прямо над резервуарами с химикатами, поддерживаемая несколькими каменными колоннами, а от фабрики ее не отделяет даже стена. Воздух свободно циркулирует в помещении, но я с удивлением убеждаюсь в правоте слов Абдуллы – сюда действительно не попадает зловоние.

Кто-то из рабочих приносит в заднюю часть мечети ведерко с чистой водой и начинает совершать омовение. Я подкатываю свои джинсы и пристраиваюсь к нему. На меня с удивлением смотрят входящие. После молитвы они расспрашивают меня о России, о живущих там мусульманах и в их глазах я вижу неподдельный интерес.

- В России живет больше мусульман, чем во всем Марокко, - говорю я.

Но, кажется, что моим словам никто не верит. Для жителей Магриба Россия представляется далекой страной с вечными снегами и водкой. И когда я говорю, что у нас в стране есть несколько исламских республик, они удивленно качают головами. Затем приглашают разделить с ними их скромную трапезу. Минут двадцать им отведено на хлеб с куриным мясом и мятный чай, а потом все они отправляются по своим местам.

- Скоро хозяин придет, нам работать надо, - извиняются они, оставляя меня доедать свою лепешку. Не уходит лишь один парень в красной кепке на голове.

- Hablas español? (Говоришь по-испански?) – спрашивает он.

- Si, claro! (Да, конечно!)

- Меня Сабер зовут. Я тут уже десять лет работаю.

- Сабер? По-испански это означает «знать» - улыбаясь, говорю я.

- Я знаю, я пару лет в Испании прожил. Но жизнь там как-то не удалась и отец попросил меня вернуться назад поработать на фабрике. Он ее владелец.

- Так вот кого твои коллеги так боятся?

- Да не боятся, они его уважают. Он к ним всегда хорошо относится, и деньги платит каждый день. В наше время очень трудно найти такого хозяина. Хотя, скажу честно, наша работа плохо оплачивается. Даже я получаю столько же, сколько все остальные. Так меня отец приучил, для него нет разницы, сын ты или просто работник. Главное, чтобы фабрика не останавливалась.

- А не опасно для здоровья тут целыми днями находиться? Тут  ведь запахи такие... Кто угодно сляжет.

- Ну мы привыкли уже. Хотя многие тут и месяца не выдерживают. Я уже после двух дней могу сказать, останется ли  новый рабочий с нами, или скоро уйдет. А так, средний возраст рабочих у нас 30-35 лет. Самому старому работнику пятьдесят, самому молодому восемнадцать.

- А я видел двух пятнадцатилетних ребятишек.

- А, те что кожу скоблят? Так мы их к бассейнам не подпускаем. Им рано еще. Мало ли что случится, нам потом отвечать за это. Это два брата, они из бедной семьи. Их отец погиб несколько лет назад, а мать очень просила, чтобы мы их взяли на работу. Они всю семью обеспечивают деньгами. Вон, кстати, мой отец пришел, пойдем познакомлю.

Мы перепрыгиваем между бассейнами с жидкостями по тонким кирпичным перегородкам, многие из которых, кажется, вот-вот обрушатся от нашего веса. Полный мужчина, лет шестидесяти, крепко пожимает мне руку но от разговора отказывается.

- У меня сегодня дел много, - бурчит себе под нос он и уходит посмотреть, как идут работы.

Я провожу еще несколько часов в Таннери. Фотографирую людей, их работу, обстановку вокруг. Наконец, сам устаю от прыгания по бассейнам, в один из которых я чуть не угодил, и начинаю прощаться со своими новыми друзьями. В это время у меня над головой на террасе появляется очередная группа туристов с фотокамерами. Я замечаю их первым.

- Ноу фото, ноу фото! – кричу я им снизу, грязный и весь пропахший едким запахом. Меня подхватывает с десяток мужских голосов. Какая-то туристка продолжает снимать, не обращая внимание  на рассерженные крики. Снизу доносится отборная брань на нескольких языках. Наверно, девушка нашла в этом речевом потоке знакомые ей слова и поспешила удалиться к своей группе.

- Ты молодец, - пожимает мне на прощание руку Сабер. – Приходи к нам еще.

- Обязательно, - улыбаюсь я. – Только в следующий приезд. Мне кажется, что сегодня я с вами надышался всякой гадости на год вперед.

- Ничего, и не такие привыкают. Удачи! – Сабер хлопает меня по спине и возвращается к своей работе, о тяжести которой не имеют ни малейшего представления многочисленные туристы, приходящие с высоты террасы посмотреть на «марсианский» пейзаж фабрики Таннери.

Влад СОХИН

ФОТОГАЛЕРЕЯ