Исламистская террористическая сеть и проблемы борьбы с терроризмом

Э.Г. Соловьев

В последние годы, если судить по отечественным и зарубежным публикациям, затрагивающим проблематику «новых угроз» безопасности, складывается впечатление о каком-то всепроникающем и всепланетарном заговоре против Запада мрачных фундаменталистско-традиционалистских сил, буквально опутавших мир сетями террора. Конспирологическая версия и акцентирование «фундаменталистской» составляющей в идеологии транснациональных террористических организаций, наряду с другими версиями и концептуализациями событий, разумеется, имеет право на существование. Однако гораздо важнее отдавать себе отчет в том, как и почему формируются современные террористические сети и насколько актуальна ныне сетевая угроза безопасности. Попробуем подробнее рассмотреть генезис и морфологию современной глобальной «джихадистской» террористической сети и комплекса угроз, которую она представляет для нашей страны.

Сети как принцип социальной и политической организации

Организационные изменения, возникшие под влиянием распространения информационных технологий, затронули в конце XX — начале XXI вв. самые разные сферы жизни современного общества, все в большей степени превращая его в общество сетевых структур[1]. Основные виды экономической деятельности (производство и потребление), циркуляция товаров и услуг, а также таких факторов производства, как капитал, труд, сырье, информация, технология и др. организуются в глобальном, общепланетарном масштабе с использованием разветвленных сетей, связывающих между собой географически удаленных экономических агентов. В новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и конкурентноспособности возможно лишь в рамках глобальных сетей современной экономики (сетей поставщиков, производителей, потребителей, технологической кооперации и т.д.). Глобальные финансовые рынки и сети контроля и управления ими превращаются в важнейшие рычаги глобального управления мировыми экономическими, социальными и даже политическими процессами.

С политическими и информационными сетями мы все чаще сталкиваемся в своей повседневной жизни. Коммуникация главным образом осуществляется через сеть производства и распространения массовой информации (телевидение, радио) и новых электронных средств информации (Интернет). Власть все в большей степени концентрируется вокруг средств массовой информации и коренится в структуре информационных потоков. «Социальная структура, имеющая сетевую основу, характеризуется высокой динамичностью и открыта для инноваций, не рискуя при этом потерять свою сбалансированность. Сети оказываются институтами, способствующими развитию целого ряда областей: капиталистической экономики, основывающейся на инновациях, глобализации и децентрализованной концентрации; сферы труда с ее работниками и фирмами, основывающейся на гибкости и адаптируемости; сферы культуры, характеризуемой постоянным расчленением и воссоединением различных элементов; сферы политики, ориентированной на мгновенное усвоение новых ценностей и общественных умонастроений; социальной организации, преследующей своей задачей завоевание пространства и уничтожение времени. Одновременно морфология сетей выступает в качестве источника далекоидущей перестройки отношений власти. Подсоединенные к сетям «рубильники» (например, когда речь идет о переходе под контроль финансовых структур той или иной империи средств информации, влияющей на политические процессы) выступают в качестве орудий осуществления власти, доступных лишь избранным. Кто управляет таким рубильником, тот и обладает властью»[2].

Таким образом, все большее количество общественных институтов и организаций структурируется по сетевому принципу. К числу крупнейших политических сетей, например, целым рядом экспертов относится разветвленная система институтов управления Европейским союзом[3]. Сети представляют собой самоорганизующиеся полицентричные структуры, ориентированные на решение конкретных задач и состоящие из автономных, иногда временных, групп. Для них характерны децентрализация власти и ответственности, а также преобладание горизонтальной (а не вертикальной, иерархической) направленности внутренних связей отдельных составляющих их сегментов. Сети — открытые структуры. Они способны к расширению путем включения в себя новых узлов, если те решают аналогичные задачи и исповедуют сходные ценности.

В последние годы сетевые формы организации все шире осваиваются представителями неправительственных организаций (НГО). Значительное число правозащитных, экологических, пацифистских организаций фактически представляют собой децентрализованные и формируемые «снизу» сети по интересам. К задачам, которые они призваны решить в современном мире, в организационном смысле сети приспособлены значительно лучше. Новые НГО оперативнее реагируют на меняющуюся ситуацию, адаптивны, принимают решения на основе большего объема информации, способны эффективнее использовать имеющиеся (подчас ограниченные) информационные, финансовые и др. типы ресурсов. И главное, аккумулируя возможности организаций и групп, составляющих отдельные самостоятельные узлы соответствующей сети, эти неправительственные организации оказывают все более значительное воздействие на правительства различных стран мира. Их мнение становится просто невозможно игнорировать при принятии решений по соответствующим вопросам политической повестки дня.

По общему мнению исследователей сетевые неправительственные структуры начинают играть все большую роль в современных международных отношениях. Часто их называют «акторами без суверенитета», «транснациональными силами», «международными группами давления», кардинально преобразующими всю систему международных отношений, вынуждая государства поступиться — в сфере защиты прав человека, гуманитарной деятельности, в области экологии — «священным принципом» суверенитета. Их сила прежде всего — в их количестве и в способности мобилизовать широкую общественную поддержку собственным инициативам. Решительная активизация неправительственных сетевых структур в последние годы поставила в повестку дня вопрос о формировании т.н. «неправительственного порядка». Ряд исследователей полагает возможным вести речь о возникновении на волне глобализации подобия единой общепланетарной «политии», одну из важнейших частей которой и составляют неправительственные сетевые структуры. По их мнению, мир концептуализируется как все более единый, как единая социальная система, в возрастающей степени интегрированная сетями сотрудничества, конкуренции и обмена. В этом смысле все субъекты мировой политики начинают воспринимать ее именно как общемировую — они находят естественным рассматривать мир в целом как арену для распространения единых стандартов поведения. Другие авторы считают стремительное распространение неправительственных сетевых структур одним из проявлений становления т.н. «глобального гражданского общества». Распространение неправительственных сетей связывается ими с торжеством принципов «прямой демократии», субсидиарности, со способностью к созданию больших, охватывающих чуть ли не все пространство нашей планеты организаций «снизу», с низовых ячеек и звеньев и по собственной воле. В данной апологетической по существу интерпретации увеличение числа сетевых структур почти однозначно связывается с глобальной тенденцией к демократизации международных отношений и с третьей волной демократизации как таковой.

Трудно отрицать тот очевидный факт, что степень воздействия на внутреннюю и внешнюю политику государств таких международных сетевых структур как «Гринпис», например, возросла за последние десятилетия в весьма значительной степени. По мнению многих экспертов, сетевые структуры фактически генерируют новые стандарты и модели поведения, определяют приемлемость тех или иных методов решения проблем в мировой политике, осуществляют жесткий и последовательный мониторинг этих новых норм поведения на международной арене и тем самым дают обоснование или лишают легитимности действия государств и правительств.

Вместе с тем, политические сети являются всего лишь способом социальной организации и в этом плане могут использоваться для достижения самых разных целей. Пожалуй, наиболее опасные проявления распространения сетевых структур оказались связаны в последние десятилетия с феноменом сетевого терроризма.

Сетевой терроризм на фоне глобализации

Обратной стороной «неправительственного порядка» можно считать широкое распространение транснациональных террористических организаций, этой «превращенной формы» НГО[4]. События 11 сентября 2001 года заставили заговорить о транснациональном терроризме, о новой роли транснациональных террористических организаций в системе международных отношений, произвели переворот в умах политиков и экспертов, общественном сознании мира в целом. Современный терроризм влечет за собой значительные политические, экономические и моральные потери, оказывает сильное психологическое воздействие на общество, уносит все больше жизней ни в чем не повинных людей. Являясь радикальной реакцией на существующие политические отношения и приобретая с течением времени все больший размах, терроризм представляет собой угрозу как для каждого отдельного государства, так и для всего международного сообщества.

Питательной средой для развития терроризма выступает политический экстремизм в самых разных его формах и обличьях, т.е. проявление таких крайних, фундаменталистских взглядов, приверженцы которых не гнушаются применения насильственных методов для достижения своих целей. Собственно общепринятого определения терроризма по сей день не существует (количество возможных дефиниций зашкаливает уже за полторы сотни). Однако в наиболее широком смысле под терроризмом понимается применение насилия в отношении гражданских лиц, политических деятелей и символов того или иного государства, направленное на достижение заранее определенных политических целей. Терроризм представляет собой акт насилия, призванный привлечь общественное внимание и таким образом транслировать обществу и власть предержащим определенное послание[5]. Распространение информационных технологий, передача новостей on-line позволяет доставить подобного рода мессиджи непосредственным адресатам — политическим деятелям и общественности. Наряду с другими причинами, это объясняет достаточно широкое распространение терроризма в современном мире на рубеже третьего тысячелетия.

Применение насилия или угрозы применения насилия по отношению к гражданскому населению либо отдельным должностным лицам призвано компенсировать сравнительную военно-политическую слабость конкретной террористической группировки. Террористы пытаются навязать свою волю тем или иным государствам и правительствам, пытаясь ударить по совершенно незащищенному, но при этом весьма чувствительному месту своего противника. В рамках авторитарных или тоталитарных систем подобная угроза может игнорироваться или во всяком случае компенсироваться идеологически обусловленной массовой мобилизацией населения вокруг официальных лозунгов и программных установок. В рамках демократических или квазидемократических систем, где роль и место электората, общественного мнения определяющи или, во всяком случае, весьма существенны, террористы пытаются посредством деморализации населения оказать косвенное влияние на правительство и под угрозой дестабилизации политической обстановки (угроза падения правительства, поражения правящей партии на выборах или провала того или иного кандидата на высший государственный пост) добиться выполнения властвующей элитой определенной страны своих требований.

В числе отличительных особенностей терроризма — использование террористических методов для достижения определенной политической цели (целей); рассмотрение гражданского населения или символов государственности как объектов воздействия; адресация террористических акций в конечном счете властям той или иной страны или стране в целом (та или иная конкретная террористическая акция может иметь и иных, «вспомогательных» адресатов; например, она может быть косвенным образом обращена к конкурирующим группировкам или даже членам собственной организации — в целях ее радикализации или укрепления единства рядов).

Отличительной чертой терроризма по сравнению с любыми другими формами политически мотивированного насилия против гражданского населения (например, различными формами межобщинного насилия, этническими чистками и т.д.) выступает его асимметричный характер. Терроризм — это оружие существенно более слабой с точки зрения параметров мощи стороны в противостоянии с подавляюще превосходящим противником. Асимметрия проявляется не только в очевидной разности потенциалов, но и в различиях в уровне и статусе сторон. Наиболее распространенная форма террористической активности как раз связана с использованием террористических методов негосударственной группировкой в асимметричном конфликте путем давления на государство и оказания влияния на его действия посредством применения насилия против гражданского населения, политических лидеров и символов государственности.

Ярким примером подобной асимметрии выступает столкновение США с террористической сетью «Аль-Каида» после кровавого террористического акта 11 сентября 2001 г. При сопоставлении ресурсов и возможностей «Аль-Каиды» и Соединенных Штатов сама мысль о противостоянии этих двух несопоставимых величин может показаться абсурдной. Проблема однако в том, что «Аль-Каида» — это сетевая структура, не несущая никаких обязательств ни перед населением тех или иных стран, ни даже перед своими рядовыми членами, не ограниченная в выборе целей и средств. «Аль-Каида» не имеет какой-то единственной зоны базирования, ее финансовые средства рассредоточены по разным географическим ареалам, во многих странах находятся и контролируемые ею потенциальные места отдыха, лечения, укрытия членов боевых групп и руководства организации. Она до последнего времени имела возможность получать скрытую поддержку от своих сторонников даже изнутри США и стран Западной Европы. В то время как США или любая другая страна мира — государство с широкими обязательствами как внутреннего (безусловное обеспечение безопасности собственной территории, граждан и т.д.), так и международно-правового плана, к тому же обремененное инерционно мыслящей бюрократией, не склонной к международному сотрудничеству и придерживающейся традиционного бюрократического стиля ведения дел. Современные бюрократы не владеют технологиями борьбы с «сетевым противником». Вот почему США предпочли вести войну с государствами — с Ираком, например,– вместо того, чтобы, признавшись в неумении и неспособности совладать с террористическими сетями, заняться сложнейшей работой по выявлению и ликвидации финансовых, политических, криминальных и прочих транснациональных структур, которые поддерживают международный терроризм в жизнеспособном состоянии — в том числе внутри и вне Соединенных Штатов. Определяющим моментом таким образом здесь выступает не несопоставимость потенциалов, а принцип организации.

Наиболее распространенная до последнего времени типологизация террористической активности выделяла два её основных вида — внутренний и международный. Собственно в связи с терактами 11 сентября словосочетание «международный терроризм» получило самое широкое распространение. Однако в современных условиях подобного рода типологизация утрачивает смысл. Дело в том, что международным назывался такой тип террористической деятельности, который осуществлялся и готовился на территории или гражданами более чем одного государства. Совершенно очевидно, что на протяжении последних десятилетий XX в. даже те группировки, цели которых были ограничены внутриполитическим контекстом, все чаще базировались, осуществляли сбор средств, пропагандистскую деятельность, проводили планирование и подготовку операций на территории сразу нескольких государств. Налицо размывание границы между внутренним и международным терроризмом, интернационализация различных аспектов деятельности тех или иных террористических организаций и групп. Более актуальной представляется типология, исходным моментом которой выступает масштаб деятельности и целей той или иной террористической организации. В этом смысле на данный момент «Аль-Каида» остается единственной террористической сетью, обладающей глобальными притязаниями и стремящейся перенести, по выражению одного из ее лидеров, М. Аль-Завахири, «глобальный джихад» на территорию своего врага.

Связь современного международного терроризма и процессов глобализации прослеживается довольно четко. Так называемые «новые» международные террористические организации смогли на удивление легко освоиться в меняющемся мире с проницаемыми границами и размывающимся территориальным суверенитетом, усвоить соответствующие приемы и методы организации, равно как и адаптироваться к стремительному развитию коммуникационных и информационных технологий. Террористам удалось задействовать в своих целях растущие и слабо контролируемые трансграничные финансовые потоки. Они неплохо адаптировались к передовым принципам самоорганизации, создав весьма обширные транснациональные сетевые организации. Террористические сети приспособлены к проникновению в органы власти и управления, к коррупционным практикам, обладают устойчивостью и способностью к регенерации. Сети подвижны и децентрализованы и потому трудно уязвимы.

Для терроризма второй половины XX в. было свойственно наличие террористического подполья (с разными «крыльями», группами или фракциями) и одновременно — существование связанных с ним легальных политических партий, призванных формулировать и оглашать идеи террористов. Примером таких организаций были четко структурированные террористические организации «Ирландской Республиканской Армии» и баскских сепаратистов (ЭТА). «Политическими лицами» этих организаций стали, соответственно, политические партии «Шинн Фейн» и «Эрри Батасуна». С экстремистами и террористами, организованными таким образом, можно было вести диалог, завязывая его с более умеренными элементами в их руководстве. Такие контакты позволяли предотвращать хотя бы неконтролируемое насилие («терроризм без правил») со стороны боевых групп. Одновременно террористическая активность оказывалась дозированной и достаточно рациональной. Террористам было важно привлечь внимание к своим требованиям, но они (или, во всяком случае, руководство организаций) могли быть заинтересованы и в продвижении политического процесса, в который оказывалось вовлечено их легализованное политическое крыло. Отсюда стремление выглядеть «цивилизованно», иногда даже минимизировать человеческие жертвы (звонки с предупреждениями о заложенных бомбах боевиков ИРА, например). Конкретный террористический акт в этом случае, как ни цинично это прозвучит, становился частью символического политического метаязыка, своеобразный семиотический и лексический строй которого был понятен всем участвующим сторонам — рядовым боевикам, их руководителям, политикам в той или иной стране и даже политически активным гражданам. Он был частью того, что Т.Шеллинг назвал бы «безмолвным торгом» или «координационными играми» между эстремистами и правительственными структурами[6]. И лишь когда террор рассматривался в качестве средства ведения боевых действий против превосходящего противника (акции палестинских террористов в 60–70-х гг., например) масштабы человеческих потерь становились действительно колоссальными.

В организационном смысле старая модель терроризма предполагала наличие идеологического центра и боевых групп при нем и вокруг него. Финансовые возможности подобных организаций были ограниченными, а структуры управления уязвимыми. Подобного рода организации нуждались в спонсорстве (финансовом и политическом), главным образом извне.

При сетевом типе организации выделить главное организующее звено довольно сложно. Эксперты выделяют несколько базовых сетевых моделей, хотя реальные организации как правило сочетают в себе черты сразу нескольких из них.

Линейная цепь — как правило, криминальная цепь людей, в которой товары (предметы) или информация передаются от поставщика к конечному потребителю через промежуточные звенья. Такая структура получила наибольшее распространение при контрабанде и транспортировке наркотиков.

Осевая структура (звезда, хаб и т.д.) — организация, при которой различные узлы сети замыкаются на центральное звено. Примером осевой структуры можно считать и «Аль-Каиду» до вторжения США в Афганистан осенью 2001 г. и разгрома талибов.

Матричная структура — организация, получившая наибольшее распространение в террористических и военизированных группах. Предполагает достаточно широкий набор альтернативных горизонтальных связей. Один и тот же узел сети может быть горизонтально связан сразу с несколькими другими. В качестве объединяющего стержня выступает общая идеологическая или этническая доминанта[7].

Наиболее распространенной и опасной моделью выступает SPIN-структура (сегментированная полицентричная идеологически интегрированная сеть — segmented, polycentric, ideologically integrated network), т.е. сетевая структура, состоящая из множества групп и организаций, имеющих различных лидеров или направленность, которые, тем не менее, могут объединяться или взаимодействовать друг с другом для решения общих задач. К числу лидеров международного терроризма относятся идеологические группы, политические цели которых множественны и потому прогнозирование их активности, более или менее точное предвидение селекции целей практически невозможно. Террористические сети подобного типа (multiple-issue-terrorism) способны абсорбировать разнородные элементы, в основе деятельности которых лежат неодинаковые мотивы. Более того, в рамках таких сетей свое место могут найти и криминальные организованные группы, и теневой бизнес. Круг потенциальных участников подобных сетей оказывается практически неограниченным. А переплетение различных сетей друг с другом — террористических, финансовых, криминальных (наркотрафик, нелегальная торговля оружием, людьми и др.) — придает возникающему сетевому конгломерату новые качества.

«Центр» в сети существует лишь в идейном, идейно-политическом и иногда, но не обязательно, в финансовом смыслах. Оперативно и организационно в сети не бывает центра, а значит, фактически не бывает «сквозной» иерархии. Сеть может быть управляемой только с согласия самих управляемых. Каждый из узлов самостоятельно и в значительной мере бесконтрольно корректирует свои планы и акции. Причем отсутствие иерархической соподчиненности является не дефектом, а неотъемлемым свойством сети, придающим ей дополнительную гибкость и устойчивость. Участники сети — добровольная коалиция. Выход кого-то из них из борьбы не способен парализовать деятельность сети в целом. В результате сетевая модель организации позволяет достигать большей гибкости, конспиративности и эффективности. Кроме того, в некоторых случаях можно вести речь и о финансовой самодостаточности террористических сетей за счет фактического сращивания отдельных звеньев транснационального криминала и транснационального финансового бизнеса с террористическими структурами.

Глобальная джихадистская сеть в начале XXI в.

Таким образом, сетевая угроза долговременна и в некотором смысле объективна. Между тем единственной пока действительно глобальной международной террористической сетью нового типа (и по характеру активности, и по масштабам притязаний) является «Аль-Каида». На сегодняшний день информация о ее структуре и особенностях функционирования остается достаточно фрагментарной. После разгрома талибов в Афганистане ряд исследователей вообще считает ее эфемерной, поскольку причастность «Аль-Каиды» к ряду громких террористических актов последних лет считается весьма косвенной и скорее декларативной. Невполне очевидно, насколько важную роль (помимо общего стратегического планирования) играют в организации центральные структуры управления во главе с У. бен Ладеном, насколько тесной и принципиально важной для существования сети является коммуникация между ее отдельными «узлами» и ядром «Аль-Каиды», таким управляющим центром как Маджлис-аш-Шура и т.д.[8]. Однако кое-что можно со всей определенностью сказать уже сегодня.

В 1998 г. У. бен Ладен официально декларировал создание «Всемирного исламского фронта борьбы с иудеями и христианами», хотя отсчет антизападной террористической активности собственно узкой группы «Аль-Каида» («Основа») был начат еще раньше — по меньшей мере с середины 90-х гг. В 90-х гг. У. бен Ладену удалось создать гибкую террористическую организацию в форме разбросанных по всему миру ячеек, которые на основе общего идеологического согласования с центром могли бы действовать совершенно автономно. Не совсем ясно, насколько создание именно такой глобальной сети отвечало его замыслам. Скорее всего подобный итог стал побочным результатом поисков источников финансирования и логистического обеспечения операций вне региона Ближнего и Среднего Востока. Однако обстоятельства складывались таким образом, что в техническом и структурном плане сетевая организация оказалась почти идеально подходящей для достижения провозглашенных им целей. Возникшая модель управления посредством согласования и делегирования, как представляется, на самом деле оказалась плодом случайной исторической констелляции. Сам факт ее возникновения был связан с наличием довольно значительной численно когорты т.н. «афганских арабов», т.е. людей, воевавших на стороне афганских моджахедов в период пребывания в этой стране «ограниченного контингента» советских войск и борьбы с режимом Наджибуллы. Эти бойцы, некогда активно поддерживаемые и даже финансируемые странами Запада, были спаяны общими целями и ценностями, исповедовали радикализированный ислам суннитского толка и вполне доверяли друг другу. Все они разделяли убежденность в собственной победе над одной из сверхдержав (СССР), если угодно обладали психологией победителей. Иными словами они были уверены в своих силах, имели значительный боевой опыт и обширные политические притязания.

Однако по возвращении домой в 90-х гг. эти ветераны были встречены представителями местных политических элит с большим подозрением из-за небезосновательных опасений относительно их способности дестабилизировать внутриполитическую ситуацию. Они обладали значительным моральным авторитетом на «арабской улице», но при этом, как правило, им приходилось довольствоваться маргинальным политическим положением в собственных странах. Таким образом, не столько технические аспекты, связанные с развитием информационных технологий, сколько взаимные неформальные связи бывших фронтовиков сделали возможным возникновение основанной на взаимном доверии и делегировании полномочий гибкой и адаптивной террористической сети.

Очевидно, что при создании террористической сети У. бен Ладен действительно продемонстрировал незаурядные способности по консолидации разных интересов и идеологических ориентиров[9]. Основными консолидирующими факторами выступили воинствующий исламизм и деньги. Собственно, западные авторы нередко акцентируют внимание на «религиозной» подоплеке «нового» терроризма на рубеже веков[10]. Его нередко именуют «экзистенциальным», противопоставляя «традиционному» этническому или сепаратистскому, заинтересованному в достижении вполне четких и определенных целей[11]. Однако представляется не вполне корректным полностью отождествлять исламизм, эксплуатирующий религиозные чувства мусульман, и собственно ислам как целостное религиозное мировоззрение. Современный воинствующий исламизм является специфической идеологией, провозглашающей перманентную борьбу за возвращение к аутентичным исламским ценностям и политическим формам (халифат, охватывающий территорию по меньшей мере от Испании до Индонезии), позволяющей объединять борьбу самых разных в этническом плане групп мусульман, преследующих не совпадающие политические цели, в нечто более или менее целостное и разделяющее единое стратегическое видение ситуации. Это видение состоит в необходимости покончить с «унижением» исламских стран, изгнать США с Ближнего Востока и тем самым приблизить конец поддерживаемых Соединенными Штатами т.н. «манафикун» (лицемеров и предателей) в лице светских авторитарных правителей соответствующих стран.

Сила «Аль-Каиды» в соединении черт ниспровергающего основы современного миропорядка идеологически индоктринированного широкого движения и одновременно конспиративной организации, способной вести террористическую войну. Организация включает в себя отряды профессиональных боевиков и подготовленных террористов, достаточно мобильных, фанатичных и неплохо подготовленных для осуществления своих целей. Своего рода «аффилированными» структурами являются независимые боевые группы и организации все более и более интегрирующиеся в довольно плотную сеть международного террора. «Аль-Каида» стала своего рода брендом «исламского» сопротивления и полюсом притяжения для многочисленных сочувствующих групп, вполне разделяющих логику развиваемой У. бен Ладеном идеологии воинствующего исламизма и воодушевленных результатами его борьбы. За период с середины 90-х гг. и по 2001 г. на базах «Аль-Каиды» в Афганистане, Йемене, Судане и др. странах было подготовлено, по разным данным, от 20 до 100 тыс. боевиков, так или иначе поддерживающих связи с отдельными узлами глобальной террористической сети.

Таким образом «Аль-Каида» — это не монолитная организация с четкими границами и ясными намерениями, но организованный по принципу сети пестрый конгломерат движений и организаций, придерживающихся общего стратегического видения ситуации и методов борьбы. По мнению ряда экспертов, структура транснационального джихадистского движения начала XXI в. представляет собой переходную форму от более четко оформленной организации («Аль-Каида») ко все более аморфной, децентрализованной, расползающейся сети и более активному распространению ячеек по принципу, сходному с «франчайзингом». Такие ячейки разделяют идеологию и общие установки «Аль-Каиды» и используют ее имя как коллективный бренд, но напрямую не связаны с ней организационно.

Разумеется, вокруг У. бен Ладена существует определенное «твердое ядро» его последователей. И именно это ядро и выстраивало так или иначе общую стратегию, разрабатывало формы и методы финансирования, решало вопросы внутренней безопасности, обеспечивало логистику и информационное сопровождение наиболее сложных операций и т.д. Однако и в рамках этого ядра, и в широком организационном смысле «Аль-Каида» представляет собой многонациональное и отнюдь не монолитное в политическом плане движение. По мнению ряда исследователей, гений У. бен Ладена состоит как раз в том, что он смог переплавить т.н. «кипение в исламе», стремление к реформации и очищению ислама в понятную миллионам, глобальную по масштабам притязаний и антиглобалистскую (если понимать под глобализацией распространение западных ценностей и стандартов) по содержанию идеологию. Собственно понимание того, насколько актуальной (способной привлечь молодежь), современной (эпохе постмодерна и Интернета) и своевременной, а отнюдь не архаически-фундаменталистской, оказалась эта идеология постепенно приходит только сейчасс[12]. У. бен Ладен смог выступить в роли своего рода интерпретатора и популяризатора идеологии исламизма, которая дала возможность мобилизовать общественное мнение не только в арабских, но и во всех мусульманских странах и даже всколыхнула диаспоры, давно и прочно осевшие в странах Запада. В этом смысле исламизм (отнюдь не тождественный исламу как религии) выступает в роли своеобразной революционной идеологии, ближайшей целью которой становится уже не просто изгнание крестоносцев, иудеев и их пособников в лице светских правителей со «святых» мусульманских земель, но изменение самой повестки дня современных международных отношений и ревизия в пользу «исламской уммы» (а не отдельных исламских государств) ситуации в мире.

Сеть привлекает в ряды не только маргиналов, но и образованных молодых мусульман, в том числе с рождения обитающих в Европе и США (неполиткорректные шутки по поводу «Лондонистана» после событий июня 2005 г. в британской столице неожиданно приобрели трагический и мрачный оттенок). Контакты единомышленников происходят до или после традиционных для каждого из мусульман посещений мечетей и в этом смысле не вызывают никаких подозрений. В результате в странах пребывания террористы могут создать впечатление полной интегрированности в принимающее общество и их практически невозможно распознать как экстремистов.

Проблемы противостояния распространению воинствующего исламизма

В рамках американских подходов к предотвращению угрозы терроризма слишком большое место отводится силовым аспектам борьбы с террористическими сетямии[13]. Президент Дж. Буш легко оперирует понятиями войны с международным терроризмом или, что еще хуже, «крестового похода» против международного терроризма. Для войны США активно ведут поиск «адекватного» противника. Таким политически приемлемым противником — слабым, уязвимым и обещающим не слишком обременительную и телегеничную «победу» — выступают т.н. государства-изгои, которые с большими или меньшими на то основаниями обвиняются Вашингтоном в спонсорстве международного терроризма. Нет сомнений, что США способны воевать с государствами и превосходят в силовом отношении любое из современных государств или даже их коалицию. Вопрос в том, насколько воинственная риторика и навязчивая территориализация транснациональных по сути проблем способна повлиять на решение проблемы международного терроризма, и не являются ли угрозы, исходящие от «государств-изгоев» и террористических сетей, совершенно разноплановыми угрозами безопасности[14]]. И, кроме того, не подрывает ли американская склонность к «необязательным войнам» усилия по противодействию террористическим сетям[15].

В рамках контртеррористических операций осевым моментом должна была бы быть все-таки делегитимизация терроризма как метода политической борьбы и ведения боевых действий. Использование военного потенциала и применимость доктрин устрашения в новых условиях имеет существенные ограничения — как в связи с высокой мобильностью лидеров и гибкостью механизмов управления террористическими организациями, так и в силу недопустимости значительного «сопутствующего ущерба» (недопустимостью не только моральной, но и функциональной — наличие жертв среди гражданского населения расширяет базу для рекрутирования новых членов в рамках террористических сетей). Кроме того, как свидетельствует опыт противодействия наркотрафику и современному терроризму, даже успех «охоты» за лидерами криминальных или террористических сетей не гарантирует полной «победы»[16]].

В борьбе с терроризмом ключевым моментом является не неизбирательное применение силы, а минимизация демонстративной воинственности и дозированное использование собственно военно-силовых рычагов. Целью антитеррористических операций выступает изоляция террористов от общества и лишение террористических организаций доступа к внешним источникам снабжения. Основная сложность состоит в том, что подавить то или иное террористическое движение можно лишь если общественное мнение в стране (а ныне в условиях глобализации — и за ее пределами) считает террористов преступниками (а не борцами за свободу, жертвами империализма, тирании и т.п.) и фактически выступает на стороне, противостоящей терроризму (на стороне государства или группы государств). Использованием же военной силы эту проблему не решить. Ряд аналитиков, например, вообще полагает, что если террористам удается спровоцировать правительство на использование против них военной силы и к тому же применение силы носит неизбирательный характер — это означает, что террористы уже добились успеха. Они оказываются в выигрыше при любых раскладах. Им либо удается избежать полного разгрома и снова заявить о себе в полный голос новыми террористическими акциями, продемонстрировав собственную неуязвимость. Либо они терпят поражение, но при этом их начинают прославлять как мучеников и храбрецов[17].

В последнее время достаточно широкое распространение получили политизированные рассуждения о целенаправленной и скоординированной активности исламских экстремистов в глобальном масштабе. Такие утверждения не лишены оснований, учитывая растущее взаимодействие между структурами «глобального джихада» и рядом локальных исламистских группировок, сочетающих исламский экстремизм с местным национализмом. Активизации этого взаимодействия немало способствует и недальновидная политика лидера антитеррористической кампании США и ряда их союзников, в частности на Ближнем и Среднем Востоке. Однако все параллели и взаимосвязи между транснациональным исламистским движением и локально-региональными группировками, привязанными к конкретной территории и использующими терроризм как одну из тактик вооруженного противостояния, еще не делают их «автоматическим» придатком глобального джихада, полностью контролируемым и инспирируемым извне. Различия между структурами этих двух видов состоят и в уровне и масштабе их целей (ограниченных локально-региональными рамками для местных повстанческих, сепаратистских и прочих группировок исламистского толка). Каждая из этих структур сохраняет значительную степень автономии и собственную динамику и логику развития. Поэтому, как отмечает российский исследователь Е.Степанова, речь идет не столько о противостоянии некоему «всемирному исламистскому террористическому интернационалу», полностью интегрированному от локального до глобального уровня, сколько о решении более сложной задачи — о противодействии терроризму на разных уровнях.

Борьба с терроризмом в наших условиях должна быть обращена прежде всего не вовне, а вовнутрь страны. Она требует иного уровня ответственности и проявления политической воли со стороны духовных лидеров, представителей самых разных сегментов отечественной элиты и политического класса. Она требует и определенного институционального дизайна политической системы страны, способствующего согласованию политических позиций различных сегментов политического спектра, и той самой «суверенной демократии», лозунги которой начертаны на знаменах официальной российской политики. Причем с ударением на слове «демократия». Поскольку достижение общественного согласия и поддержание этнополитической стабильности в нашей стране во многом зависит от формирования действенного механизма обеспечения «обратных связей», когда ни один этнически, социально и политически значимый сегмент нашего общества не чувствовал бы собственной обособленности от фундаментальных, жизненных интересов страны — будь то сохранение ее реального суверенитета и территориальной целостности или движение по пути экономических реформ и социального прогресса. Она должна, наконец, сопровождаться борьбой с коррупцией (в противном случае лишаются всякого смысла рассуждения о выборе израильской, американской или какой-нибудь еще системы обеспечения безопасности — с коррумпированными органами безопасности добиться повышения эффективности и достичь заявленных решительных целей в борьбе с террористическим подпольем просто невозможно), уничтожением инфраструктуры латентной материальной поддержки террористов в России и решительным и умным противостоянием распространению идеологии исламизма (ваххабизма) в стране.

Для эффективного противостояния террористическим сетям исламистского толка необходимо прежде всего перестать играть на международной и тем более внутриполитической арене по правилам С. Хантингтона. Надо перестать мыслить категориями «конфликта цивилизаций», делая тем самым из исламского мира некоего «единого коллективного игрока» (о чем кстати мечтают деятели типа У. бен Ладена) и последовательно проводить в жизнь кооперативные стратегии, в полной мере использующие созидательный потенциал ислама как религии.

Ныне на этом пути сделаны лишь первые шаги. Однако работа над ошибками здесь предстоит не только государственным органам и властным структурам. Существенно большее внимание поиску кооперативных стратегий взаимодействия с государственными органами, равно как и сбалансированности и выверенности суждений, своим словам и делам предстоит уделять и исламским религиозным лидерам нашей страны. Дело в том, что, как показывают последние исследования, пополнение рядов воинствующих исламистов «идет не столько по принципу длительного целевого «промывания мозгов» и рекрутирования новых «адептов», сколько путем селекции добровольцев, жаждущих вступления. Рассредоточенное руководство джихадистским движением — осознанно или нет — избрало эффективную экономичную стратегию. …Оно тратит львиную долю своих ресурсов и усилий на максимально широкую популяризацию идеологии, небезосновательно полагая, что в добровольцах недостатка не будет»[18]. В этом смысле принципиально важно не просто традиционно констатировать после очередного кровавого теракта, что он «совершен не мусульманами», а постараться понять, почему он совершен именно мусульманами и притом религиозно мотивирован. Равно как и уметь четко аргументировать и убедительно донести до мусульман собственную точку зрения. От этого умения — произнести Слово и быть достаточно убедительным в любом заочном поединке с умелыми и изобретательными фальсификаторами «религии мира» — и будет в конечном счете зависеть безопасность и благополучие не только российских мусульман, но и всех граждан нашей многоконфессиональной страны.

Примечания: