RSS | PDA | Архив   Четверг 28 Март 2024 | 1433 х.
 

Москва: этническая нетерпимость и безопасность межнационального взаимодействия в современном мегаполисе

07.05.2008 15:22

В. Г. Стельмах
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник сектора проблем культурной политики Российского института культурологии Министерства культуры Российской Федерации.


Ксенофобия за фасадом гармонии

В течение пятнадцатилетнего периода российских реформ многонациональный город-субъект федерации Москва демонстрировал тенденцию в целом поступательного социально-экономического и стабильного политического развития. Примерно же самое можно сказать и о межнациональных отношениях: московский мегаполис не относился и пока не относится к регионам с повышенным уровнем противостояния населяющих его этносов. Для этого вроде бы и нет объективных предпосылок: столица России — на более чем 80% «русский» город[1] с весьма благоприятным по отечественным меркам социальным климатом, характеризуемым соответствующими показателями занятости, заработков, минимального прожиточного минимума и т.п. И поскольку это во многом (хотя не полностью!) определяет общий контекст межэтнического взаимодействия, положение дел в Москве в упомянутой сфере внушает некоторую уверенность. Укажем в этой связи хотя бы на два момента, которые в общих чертах характеризуют интересующий нас аспект обыденных настроений ее жителей:

- акты открытой агрессии в отношении этнических (расовых) меньшинств в столице России, каким бы отвратительным ни был каждый из них в отдельности, применительно к городу с 11 млн. населения малочисленны и, самое главное, разрозненны;

- шумные публичные акции националистов, включая «правый», он же «русский марш» 4 ноября 2005 г., реально никогда не собирали более 1,5–2 тыс. чел., что ничтожно мало в масштабах столичной агломерации.  

Далее, опросы общественного мнения показывают, что выраженную, осознанную неприязнь к представителям других народов испытывают весьма небольшие группы респондентов. Так, всего 5,1% москвичей плохо относится к азербайджанцам; столько же — к цыганам; 4,1% — к армянам; 3% — к грузинам; 2,5% — к евреям; у 2% отторжение вызывают таджики, китайцы и другие азиаты (вопрос о неприязни к какому-либо народу был открытым) [ВЦИОМ, 2004][2].

Наконец, и экспертные оценки, и обыденный опыт явственно показывают, что в Москве существуют реальные предпосылки для развития этнических культур меньшинств. В городе действуют более 100 национально-культурных центров, объединений, союзов и ассоциаций; открыто порядка 60 национальных школ; проводится множество мероприятий с этнокультурным содержанием, семинаров и научно-практических конференций в рамках межнациональной просветительской программы «Этнотсфера Москвы и межкультурное сотрудничество». Подобное положение дел — заслуга властей города, которые не перестают подчеркивать: «Многонациональность Москвы является мощным потенциалом развития, который мы должны особенно внимательно охранять и особенно тщательно беречь» [Десятилетие… 2000. — С. 32]. Такая посылка закладывает их вполне конструктивную позицию по национальному вопросу — официальное осуждение ксенофобии и приверженность к политике, построенной на принципах этнической толерантности и культурного плюрализма.

Хотя перечисленные обстоятельства, казалось, подталкивают к оптимистичным прогнозам, приходится констатировать, что за столь благополучным фасадом межэтнического взаимодействия подспудно сохраняются немало негативных моментов. На линии повседневных, порой невидимых стороннему наблюдателю контактов этнических меньшинств с основным населением города существует немало сложностей. Выше говорилось о возможностях диаспор в плане насыщенной, интересной и интенсивной культурной жизни. Оставив в стороне проблему связанных с этим объективных и субъективных трудностей, подчеркнем, что все это касается исключительно «укоренившихся» с советского времени частей этнических общин — московских старожилов. Совершенно в ином положении находятся недавние приезжие, которые вынуждены решать проблемы совсем другого порядка: преодоление административных рогаток при регистрации и съеме жилья; трудности поиска работы и устройства в школу детей; переходящая в произвол подозрительность милиции и других правоохранительных структур[3]. Этот вот далеко не полный перечень трудностей приехавший в Москву решает по сути дела самостоятельно, без помощи со стороны официальных инстанций. И если беженцы из «горячих точек» и вынужденные переселенцы частично попадают в сферу деятельность правозащитных организаций, то экономический, то есть добровольный мигрант может рассчитывать только на свои силы: московские представительства национальных Республик в составе РФ реальной поддержки своим землякам в этом деле не оказывают.

Что же касается русского большинства, то оно испытывает в отношении представителей меньшинств раздражение и опасения. Социологические исследования показывают: 79% москвичей искрение верят в возможность того, что в их городе могут произойти беспорядки, аналогичные произошедшим в Париже осенью 2005 года. Поскольку практически любой замер общественного мнения выявляет недоброжелательность к представителям другого этноса, в этой связи уже не кажется странным, что 35% жителей столицы, если не приветствуют, то, как минимум, не осуждают мероприятия типа упомянутого «русского марша», проходящие под лозунгами «Прогоним оккупантов», «Россия для русских» и т.п. А 70% опрошенных (в том числе 44% — безоговорочно) выступают за «ужесточение законов, с целью пресечь по возможности миграцию в Россию выходцев из республик СНГ, стран Юга и Востока» [ВЦИОМ, 2004; 2005a; 2005б].

Приходится констатировать: хотя национальный вопрос в Москве пока как бы отодвинут на периферию массового сознания, ксенофобия стала системным фактором столичной жизни. И дело здесь не только и не столько в спорадических актах открытой агрессии большинства в отношении того или иного из многочисленных московских меньшинств. Проблема состоит в рутинном, но устойчивом неприятии основным населением всякой этничности, подогреваемым раздражением против мигрантов — эдакой «вялотекущей нетерпимостью», которая ощущается представителями меньшинства как перманентное давление. Фокус его приложения весьма расплывчат: в настоящее время оно по преимуществу направлено на «лиц кавказской национальности». Это абсурдное и оскорбительное понятие, объединяя на уровне массового сознания целую группу этносов, в действительности имеет не столько собственно национальное, сколько региональное содержание. Обыватель включает в него представителей различных и не родственных друг другу народов Северного Кавказа и Закавказья, христиан и мусульман, постоянных и временных жителей города, граждан и неграждан России, подозревая всех их вместе в пособничестве мировому терроризму. Впрочем, московский опыт свидетельствует: подобная легко вспыхивающая на пустом месте недоброжелательность, могла обращаться и против настроенной на сотрудничество малочисленной корейской общины, и незаметных в масштабах столичной агломерации литовцев, и даже почти «своих» украинцев [Стельмах, 2000. С. — 53–54].

Иррациональное отторжение большинством какого-то из «несимпатичных» ему меньшинств, обобщенное по своему характеру и ситуационное в плане проявлений, распространилось в Москве весьма широко. Рядовой носитель доминирующей русской культуры увидел в этниках «чужую компанию» с атипичным по местным стандартам поведением, «восприняв все это на уровне подсознания как вызов» [Simmel, 1971. Р.144]. Такие настроения оказывают негативное влияние не только на содержание и характер межнациональных отношений, но на всю политическую ситуацию в обществе. Если фобии станут лейтмотивом гражданской жизни столичного региона, возникают предпосылки для общей дестабилизации политической ситуации в стране. Ибо в аналогичных условиях возрастает опасность востребования обществом авторитаризма как «патентованного средства» от страха.

Таким образом, внешний, безусловно, благопристойный фасад межнационального взаимодействия в столице скрывает под собой латентную напряженность. Уровень ее в целом невысок, проявления пока единичны, однако, опыт куда более стабильных и демократичных обществ в западноевропейских странах, учит: такая «вялотекущая нетерпимость», если не оказывать ей противодействие, материализуется в виде вызова самим основам цивилизованного порядка отношений сперва старожилов и мигрантов, затем большинства и этнических меньшинств. Так что, называя вещи своими именами, ущербная адаптация новоселов, представляющих меньшинствам, чревата издержками отнюдь не только для их них самих, но и для безопасности основного населения Москвы.

Социетальные корни вялотекущей нетерпимости

Исследование реальной подоплеки фобического мироощущения большинства, целесообразно предварить следующим комментарием: оно имеет групповую направленность. Подавляющая часть русского населения Москвы относится к отдельно взятому этнику если не благожелательно, то вполне нейтрально. Но как только персонифицированное восприятие человека другой национальности переключается на его этническую общность, ситуация меняется: в самом существовании коллектива из представителей меньшинств видится нечто негативное; в любых стимулах его групповой мобилизации — угроза. И это, увы, естественно. Еще в 1920-е гг. американский социолог Р. Парк, изучая психологический фон межэтнического взаимодействия в территориях-реципиентах, отметил следующий нюанс: какими бы ни были отношения между этническими группами — конкурентными или, напротив, кооперативными — их участники неизбежно дают им эмоциональную оценку, выражаемую в категориях симпатий, антипатий, предрассудков. Такие эмоции, восходящие к инстинктивному страху перед всем непонятным, в конечном счете, могут не просто усложнять, но и негативно видоизменять подобного рода контакты [Park, 1950. Р. 149–151]. То есть этнокультурные обмены имманентно «отягощены» разного рода предубеждениями, историческими претензиями, негативными стереотипами, истинными, но куда чаще мнимыми обидами и пр., которые придают данной форме социального взаимодействия противоречивое содержание и амбивалентную направленность. В результате на линии повседневного соприкосновения основного населения с общинами мигрантов наряду с естественным культурным взаимообменом и привыканием происходит культурное обособление сторон, переходящее во взаимную подозрительность и фобии.

В отечественной политологии и социологии сложилось несколько схем объяснения феномена этофобии русского большинства. Ее связывают, например, с травмирующим воздействием, оказываемым на его настроения цикличностью, асинхронностью и маятниковым характером этнодемографических процессов на постсоветском пространстве. Продолжающиеся уже более четырех десятилетий, но ставшее заметным в последние годы уменьшение доли русских на фоне быстрых темпов роста этносов, обычно объединяемых под общими и неадекватными названиями «исламские народы» или «кавказские народы», воспринимается болезненно. Когда этническое большинство ощущает угрозу утраты своего статуса или реально теряет его на некоторых территориях — это, как правило, усиливает националистические настроения [Нетерпимость… 1999, Паин, 2003]. Также популярна точка зрения, согласно которой ксенофобия — это проявление издержек социальной трансформации постсоветского времени. Ведь реформам, в частности, сопутствовала вопиющая поляризация общества, снижающая вероятность «вертикальной» мобильности индивидов, и рост чувства неуверенности и страха, вызванных разнообразными проявлениями социального неблагополучия (расцвет коррупции и других форм преступности, периодически повторяющиеся невыплаты зарплат и пенсий, серьезные экономические кризисы и т.п.) [Гудков, 2003].

Подобные в целом правильные объяснения нуждаются в серьезных уточнениях, когда речь идет о столичной агломерации. Прежде всего, признавая за перечисленными обстоятельствами социально-экономического порядка роль первопричины, отметим, что в действительности в Москве мы имеем дело с их последствием — социопатическим стрессом: неадекватными, клишированными представлениями значительной части населения Москвы о реальности; завышенными ожиданиями; заниженной самооценкой своего нынешнего положения; неверием в то, что государство выполняет свои функции. Последствия социального неблагополучия в столице были куда менее ощутимы, чем в малых и средних городах России. Тем не менее, многие москвичи перманентно ощущает материальное и культурное недопотребление (другой вопрос, насколько оно реально). А сопутствующая этому убежденность в 100%-й коррумпированности постсоветского общества, в котором не может быть честной конкуренции и, следовательно, успеха «по заслугам», побуждают население искать и находить виновников произошедшего чаще всего по критерию этничности. Ведь она является одной из наиболее традиционных и простых форм групповой идентификации!

Во-вторых, упомянутые точки зрения практически обошли вниманием негативную роль фактора миграционного давления на московскую агломерацию. Поскольку социально-экономические и политические его аспекты неоднократно анализировались [Миграция… 1998; Миграции… 2000; Стельмах, 2001б; Паин, 2005; Перепелкин, Стельмах, 2005], можно ограничиться тут констатацией следующего факта. Рядовых москвичей в настоящее время беспокоит не только и не столько такие проблемы, как конкуренция на рынке труда, избыточная нагрузка на городскую инфраструктуру и т.п., сколько этнопсихологический резонанс миграций. Социологические исследования четко зафиксировали, что в структуре неприязни к представителям некоторых народов, собственно экономические причины занимают небольшое место. Так лишь у 7% респондентов этнические мигранты вызывают беспокойство, поскольку отнимают рабочие места у местного населения, и всего у 2% — что они контролируют определенные сферы бизнеса. Тогда как 7% основного населения раздражает внешность и черты характера приезжих; 10% — их нежелание считаться с обычаями и нормами большинства и учить русский язык; 6% — специфика их культуры обыденного поведения. Далее, 11% опрошенных связывают этническую миграцию с угрозой распространения терроризма; наконец, 56% — просто испытывают к ней трудно объясняемую ими самими неприязнь [ВЦИОМ, 2004].

Приведенные факты показывают, что основное население столицы воспринимает меньшинства, особенно их мигрантскую часть, не столько как экономическую, сколько как социетальную (societal) угрозу. Данное понятие характеризует реальный и потенциальный ущерб, который несет принимающему социуму наплыв неблагополучных приезжих, то есть перспективу «разрушения» привычной социальной и этнокультурной среды: усугубление экологической ситуации; «экспорт» терроризма и этнических конфликтов из регионов «исхода»; эрозия системы приоритетов и ценностей, накопленных общностью-реципиентом и т.п. (см.: Введение к [Rethinking … 1998]). И в подобной ситуации чрезвычайно важно не обрушиваться с риторическими инвективами в адрес русского большинства столицы, как это делают некоторые либеральные СМИ, а попытаться определить реальные изъяны социально-культурного пространства города, способствующие устойчивости в этнофобии в этом весьма благополучном по российским меркам субъекте Федерации.

Безусловно, несимпатичное для московских старожилов поведение приезжих — результат их социальной дезадаптации, усугубленной этнокультурной дистанцией, преодолеть которую им не помогают и столичные власти, ни общественность. Правда, опыт большинства стран учит, что отсутствие организованного содействия «аккультурированию» этнических мигрантов частично могут компенсировать землячества. Однако в Москве ситуация здесь неблагополучна. Как показали беседы с лидерами ряда национально-культурных объединений (украинского, литовского и азербайджанского), как раз этими вопросами «старые» москвичи-этники по разным причинам заниматься не желают. В подобном контексте на первый план выходят соседско-дружеские и семейно-родственные связи. Но возможности частных лиц минимальны, поэтому, адаптация нормального приезжего, который стремится избегать объятий «своей» (этнической) преступности, все равно походит медленно и ущербно. По-видимому, в настоящее время применительно к Москве можно говорить о процессе маргинализации среди приезжих нерусского корня. По крайней мере, один из характерных ее признаков уже имеется. Жизнь мигрантов зачастую проходит в закрытых для посторонних и отделенных от москвичей бригадах-общинах, нестабильных по составу и «текучих», но в своей совокупности ставших постоянным компонентом населения города. Хотя в Москве и нет пока этнических трущоб, украинские строители и ремонтники, таджикские землекопы, армянские асфальтоукладчики, не говоря уже о тружениках «этнических» секторов рыночной торговли, живут своим особым миром недавних приезжих, с его нелегальной и полулегальной занятостью, чудовищными порой условиями быта и соответствующими, притом малосимпатичными нравами. Реакция же большинства на de facto иммигрантские, замкнутые землячества переселенцев (особенно если они специализируются в области «презренных», в глазах обывателя, торгово-рыночных профессиях), при всей своей ситуационной изменчивости, была изначально подозрительной, а потому — недоброжелательной.

А далее выстраивается такая модель межэтнического взаимодействия: ущербное мировосприятие + ощущение угрозы интересам основного населения со стороны приезжих другой национальности = отторжение таких мигрантов. Это, конечно, пока не создает в Москве открытой межэтнической конфронтации, но русское население «обогащается» навыком конфликтного подхода к решению естественных социальных трений, а у объекта давления — меньшинства остается чувство несправедливости и обиды. Но этим проблема не ограничивается. Самовоспроизводство этнофобии — это не просто предпосылка для конфликтной модели взаимодействия различных частей городского населения, но и вовлечение в ее «силовое» поле новых объектов. Неприятие «мигрантской» части меньшинств неизбежно переходит и на их старожильческую часть. Отсюда и берет начало только на первый взгляд необъяснимый негатив большинства в отношении, казалось бы, рутинных, некоммерческих, политически и социально-нейтральных мероприятий «старых» диаспор: открытие национальной школы, библиотеки, газеты и т.п. Игнорирование или противодействие обоснованным запросам меньшинств в сфере культуры лишает тех самого важного элемента пребывания в московской среде — чувства социального единения и ответственности. Активисты национально-культурных объединений, с которыми мне приходилось беседовать, были едины в одном: люди, намеренные сохранять свою этничность в условиях естественного преобладания русской культуры, испытывают определенный психологический дискомфорт (см.: [Запись… 2000]). А коль скоро часть населения столицы, пусть и небольшая, перестает считать город «своим», она перестает стремиться к тому, чтобы жизнь в нем была нормальной и удобной для всех. Без ощущения сопричастности окружающему человек замыкается на групповых/клановых интересах, а если еще его достоинство в какой-то мере ущемлено, то поведение такой группы, например, этнической, приобретает агрессивный оттенок, и она объективно становится источником проблем для окружения. Словом, круг замыкается.

Употребить ли власть или сесть за стол переговоров?

Коль скоро в сфере межэтнических отношений в Москве существует упомянутая проблема, целесообразно подумать о ее решении. Логика подсказывает, что разблокирование подобного рода коллизий в контексте демократизации российского общества может осуществляться в пределах следующих основных подходов, которые с некоторой долей условности, ибо в стерильном виде они не существуют, назовем:

- «патерналистский» — когда поддержание в городе некой национальной гармонии осуществляется исключительно усилиями московской администрации;

- «диалоговый» — когда власти, регулируя межнациональные отношения, как бы советуются с этническим «активом» (руководители и видные представители национально-культурных объединений/автономий, директоры школ с этнокультурным уклоном и т.п.);

- «гражданственный» — когда структурированное население само формулирует разумные правила межэтнического взаимодействия, институциализация которых затем происходит посредством соответствующих решений выборных властей.

Рассмотрим каждый их них. Вопреки чисто российским упованиям на «добрых, мудрых и бескорыстных начальников», надежды на достижение в Москве всеобщего межэтнического благоденствия, так сказать, в режиме патерналистской опеки, достаточно эфемерны. Прежде всего, если этничность меньшинств воспринимается большинством как разрушительный для социальной среды фактор на иррациональном уровне, никакие правовые регуляции не в состоянии в одночасье изменить такой менталитет. Вдобавок, кто бы ни входил в состав столичной администрации, она — всего лишь облеченный соответствующими полномочиями коллегиальный представитель населения Москвы, который обязан принимать решения, исходя из интересов большинства. В этом смысле введение в 1999 г. неконституционного, содержавшего элементы государственной дискриминации по этническому признаку Особого порядка пребывания и регистрации в столице иногородних — не досадный просчет, а закономерность[4]. Подтверждение тому — иные решения, принятые и осуществляемые в дальнейшем, так сказать, в рутинном порядке: ограничения в регистрации временного проживания тех, кто приехал в столицу из «горячих точек»; практика таможенного досмотра пассажиров, прибывающих в столицу поездами внутренних рейсов с Северного Кавказа [Стельмах, 2001а, с. 22-23]. Иными словами, в условиях формирующейся демократии сугубо административные способы решения в столице проблемы межэтнической напряженности объективно ведут к … обретению псевдоконсенсуса между выборной властью и большинством горожан-избирателей, но в известной степени, за счет «третьей» стороны — национальных меньшинств. Тем самым возможность достичь только посредством административного регулирования подлинного консенсуса сводится к минимуму.

В сравнении «классическим» патернализмом режим диалога является большим шагом вперед, поскольку это a priori предполагает аккумулирование властью пожеланий групп, испытывающих давление. В настоящее время столичная мэрия предпринимает активные шаги по организации общественных диалогов с представителями различных этносов, населяющих Москву. Такого рода контакты осуществляются: А) в рамках Московского межнационального совещания, которое действует на постоянной основе при Комитете общественных и межрегиональных связей Правительства города; Б) на научно-практических семинарах и «круглых столах», проводимых в Центре межнационального образования «Этносфера» также под эгидой Правительства столицы. Важность подобных контактов несомненна, но практическая отдача с учетом социетального характера вызова межнациональной гармонии от них явно недостаточна. Формат упомянутых переговоров, ставших по существу дела встречами руководителей национально-культурных объединений/автономий или директоров школ с этнокультурным профилем с представителями государственных структур, слишком узок.

Во-первых, участвующие в нем в диалоге активисты диаспор представляют их старожильческую, укорененную часть. Это означает, что наиболее проблемная группа москвичей — недавние приезжие, скажем, из северокавказских республик в составе России, которые в силу объективных и субъективных причин не вписались в столичный социум, из переговоров попросту «выпали»: московские старожилы не очень-то стремятся вникнуть в проблемы своих земляков-новоселов. Более того, любые попытки представителей московских властей объяснить природу опасений определенной части русского населения столицы по поводу действительно интенсивных миграций инонациональных групп воспринимаются их традиционными «этническими» визави исключительно как рецидивы «имперского менталитета русских» или же «намеренье унизить достоинство нерусской части населения города». Но если сами упомянутые страхи большинства по своей сути иррациональны, их внешние посылки вполне реальны. Горожанин, сталкиваясь в повседневной жизни с мигрантским «сектором» Москвы этнической (на вещевом или продовольственном рынке, через проживание по соседству со съемной квартирой, заселенной «чужаками» и т.д.), нарабатывает собственный, в том числе и негативный опыт межэтнических контактов. И в результате сочетания особого рода личных «наблюдений» и соответствующим образом поднесенных СМИ «объяснений» у рядовых москвичей накапливается неприятие любых этнокультурных стандартов, которые отличаются от их собственных.

Во-вторых, время, когда по вопросам межнационального взаимодействия сотрудничали по сути дела два упомянутых партнера, прошло. Нынешняя конфигурация социального поля в столичной агломерации усложнилась за счет выхода на него нового «игрока» — общественности. Да, конечно, даже в Москве она недостаточно структурирована и активна, особенно, когда речь идет о ее русской составляющей. Однако вообще не учитывать ее теперь нельзя. Строго говоря, именно поэтому и не срабатывают существующие механизмы предупреждения межэтнических трений. Ибо диалог представителей диаспор и администрации мегаполиса, по меткой оценке одного из его постоянных участников, давно превратился в «междусобойчик» хорошо знакомых и понимающих друг друга людей, которые вместе с тем не в состоянии заставить действовать в духе достигнутых между ними договоренностей кого-либо еще. И пресловутый «кто-то еще» — это в действительности не только и не столько националисты в рядах большинства и меньшинств, сколько рядовые москвичи, которые в силу различных причин имеют по данной проблеме иную точку зрения, то есть общественность.

Так что неэффективность переговоров «организованной» этничности и власти проистекает не из-за того, что кто-то из их участников занимает агрессивную или же неконструктивную позицию — этого как раз нет. Просто сведение диалога по общественно значимым проблемам межнационального взаимодействия к регулярным контактам, условно говоря, чиновника с «проверенным» лидером меньшинства означает, что из процесса выработки решений и рекомендаций оказались практически полностью выключены активные и сознательные граждане. Однако без них в условиях продолжающейся демократизации российского общества, непременным атрибутом которой является право любого гражданина на собственную позицию, возможность создания эффективных общественных механизмов предупреждения межэтнических конфликтов, миротворчества, равно как и воспитания подрастающего поколения в духе Культуры Мира и ненасилия становятся весьма проблематичными.

Роль гражданского общества в устранении рисков

Сказанное означает, что проблемы взаимной адаптации и бесконфликтного сосуществования основного, по преимуществу русского населения столицы и отличных от него в этническом плане групп невозможно решать вне гражданского общества. Тут обычно следует возражение: реалии постсоветского периода таковы, что московский социум в настоящее время похож не на гражданское общество, а на охлос с присущим ему разделенным сознанием и двоемыслием. Москвичи, которые, как и прежде, не доверяют государственным институтам и не имеют особого желания вступать с ними в контакт, сталкиваясь с необходимостью решать какую-либо коллизию, выказывают одновременно избыточный групповой инфантилизм. Они легко и с охотой перекладывают ответственность на вроде бы нелюбимые ими государственные структуры в надежде, что те, с использованием, естественно, строгих мер, каким-то образом «разберутся» с проблемой к всеобщему благу. Как следствие этого, общественность Москвы пока не организована так, как в странах развитой демократии. В столице России, по сути, нет публично-правовых учреждений, а правозащитные и иные организации, стоящие на страже интересов граждан (объединения потребителей, экологисты и пр.) слабы и малочисленны, а посему их разрозненные инициативы недостаточно заметны в масштабах мегаполиса.

К этому следует добавить, что у русского большинства столицы, в отличие от меньшинств отсутствуют даже такая форма самоорганизации, как национально-культурные объединения, если понимать под ней общественные структуры, взявшие на себя ответственность за стимулирование процессов развития русской культуры и формирование цивилизованной национальной идентичности русского народа[5]. Социальная пассивность русских москвичей имеет особо негативные последствия в области национальных отношений. Во-первых, формулирование и отстаивание его законных интересов в этой весьма деликатной сфере по существу дела отдается на откуп если не ксенофобам, то радикальным националистам, не способным по определению к конструктивному взаимодействию с кем бы то ни было. Во-вторых, коль скоро один из собеседников не проявляет интереса к серьезному разговору о взаимной сдержанности, его потенциальный оппонент поневоле сбивается на монолог, также далекий от этнической толерантности.

В подобной ситуации, на первый взгляд призывы к гражданскому взаимодействию выглядят легковесной риторикой. Между тем, даже пилотный опыт организации подобного диалога, осуществленный Центром стратегических и политических исследований в рамках проекта «Раннее предупреждение и управление этническими конфликтами» в 2000–2001 гг. продемонстрировал преимущества этой формы наведения мостов. Поскольку представление о ходе и содержании упомянутого мероприятия можно получить из соответствующих публикаций [Первый… 2001; Гражданский… 2001], ограничусь здесь комментарием обобщающего характера.

Трудности, возникавшие в процессе проведения диалога, были адекватны общегородской ситуации. Так, возник вопрос с представительством на нем русского большинства. Ввиду упомянутых ранее объективных обстоятельств оно не могло не оказаться несколько «усеченным», в сравнении с меньшинствами. Однако тот факт, что позицию русского населения Москвы «озвучивали» не только эксперты, но и просто рядовые жители города, заинтересованные в бесконфликтном сценарии межэтнического взаимодействия, во многом обусловил конструктивный ход обсуждений.

В отличие от многочисленных и схожих по проблематике «круглых столов» и заседаний, участники дискуссии не просто констатировали наличие в столице РФ некоторой межэтнической напряженности, но сумели четко определить ее субсидиарный подтекст. Условно говоря, «старые» и «новые» диаспоры по-разному ощущают культурный дискомфорт. Ведь если первые более-менее адаптированы и обладают собственными институтами национально-культурного воспроизводства, то последние, напротив, постоянно сталкиваются с барьерами на бытовом, культурном и психологическом уровнях. При этом в диалоге рядовых граждан четко прозвучал момент, стыдливо замалчиваемый на встречах, чей формат более официален: старожилы из этнических меньшинств, как правило, не настроены на сотрудничество с земляками-новоселами. Вдобавок, у новых переселенцев, даже если они намерены, невзирая на скудные силы и возможности, самостоятельно, без претензий на долю «пирога» более укорененных в Москве представителей их этноса, участвовать в решении собственных сложностей, определенные проблемы возникают не только ввиду отсутствия финансовой поддержки их начинаний со стороны столичных властей. Имеются, например, трудности с регистрацией новых организаций содействия их этнокультурной адаптации к столичным реалиям.

Так стержневой темой обсуждений гражданского диалога стали социетальные угрозы межэтническому взаимодействию в мегаполисе — особенности существующего статуса и реального положения новых диаспор. Дальнейшее демографическое развитие московской агломерации будет осуществляться в рамках полиэтнической модели: на это «работают» тенденция к большей демократизации российского общества, и сопутствующая ей тенденция к усилению миграционной подвижности населения страны. В этой связи участники диалога указали на латентный, но реальный конфликт стереотипов, который неизбежно вытекает из обозначенных естественных процессов — ввиду их скорости дистанция между русским большинством Москвы и «новыми меньшинствами» может увеличиваться, что ведет к еще большему взаимному отчуждению. Если это и не вызывает непосредственное усиление межнациональной конфронтации, то все равно, не способствует и интеграции новоселов в московскую среду. В результате новые диаспоры вынуждены делать выбор в пользу самоизоляции, в свою очередь вызывающей еще большую настороженность основного населения.

Практическая отдача от гражданского межэтнического диалога, на первый взгляд, была невелика: по ходу обсуждения его участники, согласовав свои подходы, подготовили текст Обращения к властям столицы. Однако это — только номинальная сторона дела, а истинные же результаты находятся в иной плоскости. То, что на диалоге встретились две категории граждан, представляющих здравомыслящую часть большинства и инициативную, стремящуюся стать добропорядочными москвичами часть недавних приезжих, позволило наметить хотя бы контуры решения проблем. К примеру, по ходу обсуждений была высказана мысль о целесообразности создании в Москве действующих в режиме публично-правовых учреждений центров адаптации для прибывающих переселенцев. Соответствующие структуры могли бы не только консультировать вновь прибывших по правовым аспектам их жизни в столице, но и координировать деятельность различных этнических диаспор, участвовать в формировании положительного общественного мнения москвичей относительно проблем меньшинств и даже выступать посредниками между диаспорой и ее республиканским представительством.

Подобная система могла бы стать школой гражданской самоорганизации представителей меньшинств, которые хотели бы интегрироваться в московскую среде в социальном плане, сохраняя при этом свою этнокультурную самобытность (к слову, дисперсное расселение меньшинств по территории столицы России способствует утрате их идентичности, включая сохранение национальных языков). В условиях, когда этнические сообщества не располагают достаточными возможностями, чтобы воздействовать на национальную политику московских властей, адаптационные центры могли бы частично взять на себя очень важную функцию: аккумулирование соответствующих потребностей и формулирование запросов диаспор, в особенности, когда речь идет об их новой части. Вдобавок такие гражданские учреждения, как учит опыт многих европейских стран — реальная альтернатива работе разного рода коррупционеров из среды чиновничества или активности аферистов, наживающихся на трудностях новых мигрантов.

Давая оценку будущему межнационального гражданского диалога жителей Москвы, по-видимому, целесообразно указать на следующее обстоятельство. Уже сам факт, что некоторые москвичи (представляющие как большинство, так и меньшинства) подошли к осознанию простой идеи: люди сами в состоянии и вправе принимать решения, касающиеся их повседневной жизни, в том числе и в сфере межнационального взаимодействия — делает подобные обсуждения весьма перспективным направлением по предотвращению или преодолению последствий конфликтных ситуаций. В отличие от более формализованных дискуссий, его участники не связаны чиновной иерархией и тем более вполне естественным и объяснимым сервилизмом «штатного» актива национально-культурных объединений. Поэтому единственным ограничением бесед в гражданственном формате выступает этика межнационального общения, но никак не табуированные, «запретные» темы.

Впрочем, в конечном счете, выбор предметов обсуждения — не самое главное. Куда важнее, понять, что во время диалогов у определенной части горожан формируется более гуманный, толерантный, а потому подлинно гражданственный подход к вопросам социального дискомфорта, который могут ощущать представители групп каких-либо меньшинств, и не только этнических. Это имеет особое значение в контексте формирования в столице правового общества, которое не делит город на «своих» и «чужих» и признает за каждым из москвичей право на этнокультурную самобытность. Наконец, гражданские дискуссии — это полигон для формулирования социальных инициатив, то есть реальных средств воздействия общественных структур на государственные и административные институты. Когда подобный «механизм» взаимодействия заработает — тогда-то и можно будет надеяться на создание в Москве эффективных институтов обеспечения и защиты прав всех ее жителей, независимо от времени поселения, этнического происхождения, конфессиональной принадлежности.

***

Сказанное выше свидетельствует о необходимости нового подхода к социально значимой проблеме межнэтнического взаимодействия — через контакты самодеятельных, заинтересованных групп граждан, представляющих обе стороны. Смысл этого видится в тактичном давлении общественных структур на государственные. Результат — в создании в городе эффективных механизмов обеспечения из защиты прав всех его жителей, а также разработки приемлемых для обеих сторон методов «разблокирования» ситуаций, вызывающих напряженность в отношениях между различными группами населения Москвы.

И активизировать «народную дипломатию» следует по возможности скорее, не полагаясь на идею автоматического установления межнациональной гармонии по мере улучшения общего положения дел в городе и стране. Ибо, во-первых, опыт учит, что взаимосвязь элементов триады «экономическая нестабильность — социопатия — этнофобия» очень опосредованное. Даже в Европе, в условиях открытого, гражданского общества, являющегося также и обществом высокого уровня потребления, остается место для национальной неприязни. Во-вторых, на фоне наметившихся подъема экономики, затишья в политике, более-менее устойчивого курса рубля и как следствие всего этого — «закладки» основ настоящего среднего класса, этнофобия рядовых москвичей, напротив, может усилиться. Вполне логично предположить, что формирующиеся в регионе средние слои будут, скорее всего, весьма жестко защищать уже освоенное ими частично рыночное, а частично псевдорыночное пространство от недавно приехавших, в особенности представителей кавказского или среднеазиатского регионов, которые по ряду причин в него в одночасье не вписываются.

Иными словами, было бы целесообразным, если столичное общество, наконец, осознало две вещи. А) Решение проблем межэтнического взаимодействия столь же важно для основного населения, как и для меньшинств. «Выгода» большинства состоит в том, что адаптация мигрантов и удовлетворение их разумных запросов из области национальной культуры (школа, библиотека, газета и т.д.), содействуя гармонизации общественных отношений, ведет к снижению социетальных рисков. Ведь только посредством создания для приезжих нормальных условий социализации можно предотвратить создание столь неприятного для большинства и пугающего его маргинального структурирования приезжих. Формирование в Москве этнической толерантности объективно направлено против иных, «агрессивных» форм этнической мобилизации национальных общин, превращающих те в закрытые сообщества с асоциальными нормами и лидерами, которые берут по контроль «свой» сектор труда, связи с регионом исхода и, в конечном счете, состав миграционного притока.

Б) Общественной альтернативой не совсем и не всегда удачным действиям властей столицы по регулированию контактов населяющих ее этносов может стать только диалог ответственных граждан. Классический «переговорный процесс» здесь вряд ли возможен, ввиду фактического отсутствия его второго «участника». Московские меньшинства, структурированные куда явственнее основного, русского населения, сталкиваются не с «организованным противником», а с иррациональным и анонимным неприятием их потребностей (не путать с нелепыми претензиями на льготы по этническому критерию) со стороны большинства. Так что без гражданского диалога вряд ли будет возможно, во-первых, связать воедино уже существующие инициативы отдельных организаций и структур по нормализации межэтнического взаимодействия, а во-вторых, придать им перспективную направленность, адекватную ситуационными вызовами московского мегаполиса.

Примечания:

ВЦИОМ. Пресс-выпуск №132. Россияне и «инородцы»: толерантность или ксенофобия? 16 ноября 2004 // www.wciom.ru.

ВЦИОМ. Пресс-выпуск №343. Патриоты против националистов. Особенности самоидентификации россиян. 22 ноября 2005а // www.wciom.ru.

 ВЦИОМ. Пресс-выпуск № 349. Иммигранты и беспорядки: французские уроки для Москвы. 1 декабря 2005б // www.wciom.ru.

Гражданский диалог в Москве. «Проблемы новых этнических мигрантов». 6 апреля 2001 г., Москва // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №7: Этнокультурные аспекты занятости: опыт Российской Федерации. М., 2001.

Гудков Л.Д. Динамика этнофобий в России последнего десятилетия // Национальные меньшинства в Российской Федерации. М., 2003.

Десятилетие национально-культурного движения в Москве: опыт и перспективы. Материалы городской научно-практической конференции (10–11 декабря 1999 г.). М.,2000.

Запись беседы с Руденко-Десняком Александром Алексеевичем, председателем «Объединения украинцев России» // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №4, Национальные общественные движения в Российской Федерации. М., 2000.

Малькова В.К. Толерантность или конфликтность? К вопросу об освещении этничности в московской прессе // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №6: Этнокультурная ситуация и проблемы диаспор в мегаполисе: опыт Москвы. М., 2001.

Миграции и безопасность в России. М., 2000.

Миграция и рынки труда в постсоветской России. М., 1998.

Нетерпимость в России: старые и новые фобии. М., 1999.

Паин Э.А. Этнополитический маятник: цикличность этнополитических процессов в постсоветской России //Общественные науки и современность. 2003. №5–6.

Паин Э.А. Издержки российской модернизации: этнополитический аспект // Общественные науки и современность. 2005. № 1.

Первый тур гражданского диалога «Этнические меньшинства в московской среде». 28 ноября 2000 г., Москва // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №6: Этнокультурная ситуация и проблемы диаспор в мегаполисе: опыт Москвы. М., 2001.

Перепелкин Л.С., Стельмах В.Г. Нелегитимная иммиграция и неофициальная занятость в Российской Федерации: зло, благо или неизбежность? // Общественные науки и современность. 2005. №4.

Стельмах В.Г. Большинство и меньшинства Москвы: ни согласия, ни конфликта // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №3: Конфликтогенный потенциал и проблемы этничности в регионах РФ. М., 2000. 

Стельмах В.Г. Межэтническое взаимодействие в современном мегаполисе: московские реалии. // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №6: Этнокультурная ситуация и проблемы диаспор в мегаполисе: опыт Москвы. М., 2001а.

Стельмах В.Г. «Этническая» занятость и этническая конфликтность: московские реалии // Конфликт — диалог — согласие. Бюллетень №7: Этнокультурные аспекты занятости: опыт Российской Федерации. М., 2001б.

Park R. Е. Race and culture. N.Y. 1950.

Rethinking security in Post-Cold war Europe. L. — N.Y., 1998.

Simmel G. On Individuality and Social Forms. Chicago, 1971.

Ссылки:

[1] Статистическая реальность в массовом сознании москвичей преломляется так: «русским» считает свой город 76% этнически русских его жителей; что же касается представителей меньшинств, то с таким утверждением согласны, например, лишь 12% москвичей-грузин, 6% — армян и практически никто — среди азербайджанцев. По мнению этой части жителей столицы, она — интернациональный город (об этнопсихологической подоплеке данного феномена см.: [Малькова, 2001. С. 53–66]).

[2] Единственный этнос, о враждебности к которому заявило 14,8% опрошенных — чеченцы. Данный факт в объяснениях не нуждается.

[3] Здесь и далее речь идет исключительно о двух категориях мигрантов: А) гражданах РФ нерусского происхождения — добровольных или вынужденных переселенцах; Б) экономических мигрантах из стран СНГ, легально въезжающих в Россию без виз. Проблемы нелегальной миграции из дальнего зарубежья и трудовой миграции русских — особая тема.

[4] Особый порядок пребывания и регистрации в столице иногородних был введен в сентябре 1999 г. в виду действительно форс-мажорных обстоятельств — всплеска терроризма. Однако в отношении приезжих с Кавказа вводимые им правила приобретали явно дискриминационный оттенок, а потому он был квалифицирован коллегией Верховного Суда РФ как неприемлемый, нарушающий конституционное право граждан России на свободное передвижение и номинально с 3.11.2000 г. отменен.

[5] Имеются в виду различные неправительственные и частные фонды содействия и поощрения культурных инициатив, равно как и попечительские советы, объединяющие людей заинтересованных в позитивном и неконфликтном развитии процесса взаимодействия доминирующей русской культуры и культур других народов России.

Вы можете поместить ссылку на этот материал в свой блог, скопировав код ниже:

Для блога/форума/сайта:

< Код для вставки

Просмотр


Прямая ссылка на материал:
<a href="http://www.islamrf.ru/news/culture/islam-world/2784/">ISLAMRF.RU: Москва: этническая нетерпимость и безопасность межнационального взаимодействия в современном мегаполисе</a>