RSS | PDA | Архив   Четверг 28 Март 2024 | 1433 х.
 

ИСЛАМ КАК ФАКТОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ СТРАН ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ПРИМЕР ТАДЖИКИСТАНА

26.08.2008 15:26

Д. З. Хайретдинов, к. и. н., проректор по научной работе Нижегородского исламского института им. Х. Фаизханова

Российская и центральноазиатская исламская традиция на протяжении многих столетий была неделима. С некоторых пор мы живем в разных государствах, но многовековой опыт сотрудничества, а затем и общая советская беда разрушения духовного наследия неизбежно приводят нас к выводу о необходимости восстановления подзабытых отношений.

Проблема отсутствия координации между мусульманами, какого-либо работоспособного централизованного органа является стержневой для исламской уммы Таджикистана. После кровавой стадии гражданской войны 1990–1997 гг. светское государство в лице высших чиновников и исламская оппозиция смогли найти между собой общий язык только при внешнем посредничестве России и ряда европейских международных организаций. Однако договоренности между конфликтующими сторонами оказались весьма недолговечными, и уже к 2000 г. исламский политический фактор оказался на периферии общественной жизни. Вместе с политическим исламом в забвении оказался и собственно религиозный фактор: государство с удовольствием предприняло определенные шаги к тому, чтобы исламский вопрос превратился в некое подобие этнографического сюжета.

Сложная, неоднозначная история Казията мусульман Таджикистана, существовавшего в период независимости страны в 1991–1993 гг. и ликвидированного вследствие участия его главы Х. А. Тураджонзода в политических процессах – до сих пор привносит фактор неопределенности в единство последователей ислама. Сегодняшний Исламский центр, который и должен координировать деятельность религиозных общин, является по сути аморфной и бесправной организацией. В государственном аппарате религиозные вопросы курирует такой же бесправный орган, находящийся в составе Министерства по делам культуры. По сути, ни у чиновников, ни у исламских религиозных деятелей в Таджикистане не существует ни концепции развития, ни идеологии, ни организационной платформы.

Между тем, проблемы, стоящие перед мусульманами республики, колоссальны. Одна из них касается полной отчужденности государственного аппарата от религиозной сферы. Так, в частности, традиционно консервативное таджикское общество в своей обыденной жизни все еще игнорирует многие светские устои – например, заключающие брак в подавляющем большинстве не регистрируют его в государственных органах статистики, а проводят исключительно путем проведения соответствующей религиозной церемонии. Это впоследствии рождает массу проблем: как сказал имам-хатыб мечети «Нури нав» в Худжанде Ибадулло Калон-зода, в последнее время к нему за помощью обратились более 40 женщин, которых выехавшие в Россию мужья оставили с детьми на руках, без средств к существованию и без официальных документов о заключении брака. При формальном подходе к шариату эти мужчины считают себя правыми – они устно, по телефону или через посредника, объявляют женам о том, что вынесли им «таляк» – развод. Их цель очевидна – избавившись от обузы в Таджикистане, попытаться осесть в более богатой России, обзавестись здесь новой семьей и «забыть о прошлом». Понятно, что шариатом здесь и не пахнет, однако решения этой проблемы при нынешнем подозрительно-враждебном отношении государства и исламских общин друг к другу не предвидится.

Другая проблема еще более серьезна и, откровенно говоря, просто взрывоопасна. Поскольку никто в республике де-факто не регулирует религиозный вопрос, то исламское образование (тема, которой и был посвящен семинар) пущено на самотек. При финансовой поддержке Центра исследований ОБСЕ (CORE) и правительства Швейцарии запущена программа «Унификация религиозного образования», цель которой – привести учебные программы к единому стандарту, к возрождению ханафитского мазхаба и способствовать преодолению вражды между религиозными и светскими обществами в стране. Однако в условиях фактического отсутствия координатора между религиозными структурами провести подобную унификацию практически невозможно, тем более что наиболее популярной формой исламского обучения в Таджикистане остается такой архаичный метод, как худжры – т. е. обучение у шейха на дому. Проблема же заключается в том, что к настоящему времени тысячи граждан Таджикистана обучаются за рубежом, и наиболее популярными местами являются три конфликтно настроенных друг к другу государства: Иран, Саудовская Аравия и Пакистан.

Ситуация усугубляется ежедневной идеологической обработкой, которой подвергаются рядовые таджики благодаря разветвленной сети спутниковых тарелок. Несмотря на всеобщую бедноту и неустроенность – или же, напротив, благодаря этому (когда работоспособному населению заняться внутри страны практически нечем) – почти все дома имеют такие тарелки, в результате чего иранское и пакистанское персоязычное, или арабское (для тех, кто понимает) телевидение доступно всем и вся. Далее отовсюду, в т. ч. из России, в Таджикистан массовым порядком проникает религиозная литература на персидском, таджикском и русском языках разных толков. Все это рано или поздно может привести к кровавому столкновению молодых радикалов, ориентированных на противоположные идеологические школы.

Уже сегодня в населении южной Хатлонской области заметен шиитский-имамитский слой. Никогда в истории Таджикистана шииты-имамиты не проживали на территории этой республики (в отличие от индифферентных к религии исмаилитов Горного Бадахшана), сейчас же, по информации руководителя социологической службы информационно-аналитического агентства «Шарк» Саодат Олимовой, новообращенные имамиты составили порядка 3–5% на юге страны. Очевидно, что за этой цифрой скрываются сотни молодых неофитов, ориентированных на Иран.

На севере же, в Согдийской области, напротив, заметен рост ваххабитских (или иначе: салафитских-просаудовских) настроений. Собственно, этот рост начался далеко не вчера – уже в 1980-е гг. Ферганская долина была полна молодыми радикалами, готовыми воевать до последнего со старым, консервативно-суфийским исламом; об этом уже написано немало исследований. Эти настроения сыграли свою роль в развитии гражданской войны в Таджикистане, неоднократном обострении ситуации в ключевых городах Узбекистана и на юге Киргизии. Сегодня, когда в Узбекистане афишировать свои воззрения небезопасно, основной площадкой для самостийного роста радикальных воззрений является таджикская часть Ферганской долины.

Почему до сих пор не произошло столкновения между просаудовскими и проиранскими молодыми радикалами? Вероятно, основная причина заключается в отсутствии должной социальной базы для выхода радикальных настроений: ведь почти половина взрослого мужского населения республики в поисках работы выехала за рубеж, прежде всего – в Россию. Таким образом, даже в условиях «стопроцентной» революционной ситуации, каковая сложилась в стране этой зимой в связи с острым энергетическим кризисом, особых волнений в Таджикистане не наблюдается. Пока что…

Но, в случае если что-либо изменится в мировой геополитике – например, свой интерес к этой стране проявят западные столицы или Пекин – процесс пойдет, и очень быстро. Ибо висящее на стене ружье когда-нибудь может выстрелить, и, к сожалению, хаотично катящийся по наклонной Таджикистан – самая удобная мишень в центрально-азиатском тире.

 ***

 Главным идеологом и организатором межтаджикского урегулирования и попытки привести к компромиссу «исламистов» и «секуляристов» в Таджикистане, начиная с 2001 г., выступил Центр изучения ОБСЕ (CORE) в Гамбурге при поддержке германского МИДа. Через несколько лет к процессу подключилось правительство Швейцарии, которое к тому же выделило средства на финансирование этих проектов. Можно только гадать, почему далекая альпийская страна настолько заинтересовалась происходящим в Таджикистане, так как официальные объяснения авторов «миротворческого диалога с умеренными исламистами» на самом деле ничего не объясняют. По словам Ж.-Н.Биттера, главы политического отдела Департамента иностранных дел Швейцарии, и В. Цельнера, и.о. директора CORE, «во-первых, швейцарское правительство заинтересовано в продолжении процесса консолидации мира в Таджикистане…; во-вторых, Швейцарию интересует сам опыт таджикского диалога непосредственно – каким образом хрупкий диалог может развиваться, приносить конкретные результаты и служить уроком для других стран мира…». То есть на вопрос, зачем швейцарцы вкладывают деньги в этот процесс, по сути идет ответ: «Просто так…».

Сегодня Таджикистаном заинтересовались и американские неправительственные организации. «Зачем?» – спросите вы. Официальный ответ идентичен: «Просто так!».

Однако выясняется любопытная деталь. М. Б. Олкотт из Фонда Карнеги призналась, что в США не более 5–6 исламоведов и востоковедов имеют четкое представление о различиях между странами Центральной Азии, входящих в СНГ; для всех остальных Таджикистан, Узбекистан и Казахстан сливаются в одно большое пятно, наполненное исламистами… и, очевидно, нефтью.

Более того. Как известно, Америка считает своим долгом способствовать росту демократии во всех точках земного шара, и Центральная Азия (ЦА) – вовсе не исключение. Для ответственных лиц в официальных структурах США все страны этого региона – диктатуры, и потому, по их логике, для продвижения демократических процессов следует поддержать те силы, которые борются с диктаторами. В случае со странами ЦА в качестве таковых выступают многочисленные религиозные радикалы, и в Таджикистане их на единицу больше, чем в соседних государствах: к молодым ваххабитам (салафитам, или просаудовским радикалам) и членам «Хизб ат-тахрир аль-исламий» (ХТИ) добавляются молодые проирански настроенные деятели, зачастую принявшие шиизм имамитского толка.

Точных данных о том, каким именно образом борцы за демократию из США поддерживают ваххабитов и ХТИ в Таджикистане, нет; однако даже моральная поддержка американских структур может много чего значить в этом бедном регионе. Между тем, государство не только не предпринимает весомых шагов по противодействию экстремистским идеологиям, и даже не только не пытается в противовес им выстроить хоть какую-либо приемлемую идеологию, но просто-напросто «махнуло рукой» на все проблемы, связанные с развитием ислама в Таджикистане.

Причин этому множество, но важнейшая среди них – абсолютная неспособность нынешнего руководства страны создать вообще что-либо реально функционирующее в своем государстве, от экономики до политики. Отягчающими факторами развития сегодняшнего Таджикистана являются: наследие гражданской войны между «исламистами» и «секуляристами» (в простонародье – «вовчиками» и «юрчиками»); отсутствие хоть какой-либо цементирующей общество идеологемы; общественно-политический застой; милицейский произвол; полная деградация экономики страны, сопровождающаяся массовым выездом трудоспособного населения в Россию. Разумеется, в этих условиях рост религиозности, подпольная радикализация молодежи и ее разновекторный (проиранский, просаудовский или пропакистанский) характер являются вполне предсказуемыми процессами. Казалось бы, властям нужно бить в набат и срочно предпринимать соответствующие шаги по противодействию деструктивным явлениям… Но, по всей вероятности, правящие круги полностью удовлетворены тем, как «развивается» (на самом деле – движется по инерции, заданной еще советским периодом) Таджикистан, и, чем меньше народа останется внутри республики, тем больше «кислорода» достанется властям.

И все же один психологический элемент властного реагирования на происходящее прочитывается между строк – боязнь. Так, напуганные размахом оппозиционного исламского движения «секуляристы» сегодня склонны отождествлять весь ислам исключительно с политическим процессом, без вычленения даже сугубо обрядовой стороны. Поэтому, вероятно, вследствие боязни исламского фактора как такового власти не дают возможности создать реально работоспособную централизованную мусульманскую структуру, которая и должна была бы разработать приемлемую для общества неэкстремистскую идеологию – допустим, на основе ханафитского мазхаба. Боязнь ислама видна и в таком негласном шаге, как создание атмосферы информационного замалчивания и режима фактической изоляции от общества вокруг Хаджи Акбара Тураджонзода, бывшего кази-колона Таджикистана – фигуры спорной, но безусловно авторитетной.

Наконец, в целом информационный вакуум по всем вопросам развития ислама – тоже своего рода демонстрация боязни властей.

Только, как известно, «свято место пусто не бывает». Отсутствие ислама на таджикском государственном телевидении с лихвой компенсируется его избытком на спутниковых каналах, которые доступны сегодня каждому гражданину Таджикистана. Основными поставщиками информации о происходящем в мире для населения республики являются не местные телеканалы, а персоязычное (или арабоязычное) телевещание из Ирана, Пакистана и арабских стран. Таким образом, прогноз очевиден и для неспециалиста: рост исламского фактора внутри страны даже при полной информационной блокаде будет только увеличиваться в ближайшем будущем, и позиция властей в этих условиях напоминает, скорее, «позу страуса».

Если ситуация просчитывается с первого взгляда, какие выводы для себя сделали за несколько лет наблюдений за регионом западноевропейские и американские политологи? Нужен ли им Таджикистан, лишенный нефти и газа, сам по себе, или же это только площадка для дальнейшего геополитического наступления на более значимые Узбекистан, Казахстан и Туркмению? Может, Таджикистан представляет собой ценность как часть трафика: военно-политического или же наркотрафика? Ответы на эти вопросы могут дать только специалисты, обладающие большим охватом информации, мы же на все вопросы «Почему?» да «Зачем?» ответим скромно и просто: «Просто так!».

 ***

 Влияние Китая в странах Центральной Азии (ЦА) осуществляется на сегодня опосредованно, в основном через медленную, но постоянную экономическую экспансию. Кроме того, можно говорить о наличии элементов военно-политического давления Китая на страны ЦА, однако и оно, по большей части, умозрительно, и реальнее рассуждать о его психологическом эффекте. Таким образом, Пекин лишь воспринимается как потенциально реальный игрок в регионе ЦА, а в действительности пока что только неторопливо и пристально изучает своих соседей. Тем не менее, даже и одного факта присутствия миллиардного Китая по соседству с маленьким Таджикистаном, нестабильной Киргизией и слабозаселенным Казахстаном хватает для того, чтобы заявлять о геополитической важности китайского фактора в ЦА.

Пытаясь оценить ситуацию объективно, мы можем предположить, что у Китая в странах ЦА не существует ни механизма проникновения, ни проводника своего влияния. Скажем, такие механизмы и проводники влияния присутствуют у России (и даже в некоторой степени – у Украины), Западной Европы и США. В первом случае все предельно ясно: многовековая историческая общность и географическое соседство, единая до недавнего времени экономика, социокультурные процессы так или иначе ориентируют элиты стран ЦА на Россию. В последнем случае речь идет о более абстрактных проводниках влияния Запада в ЦА (демократическая идеология; членство государств ЦА в ОБСЕ и Совете Европы; независимые исследовательские центры в этих странах, существующие на западные гранты), но более материальных механизмах проникновения – прежде всего, финансовом, в основном вокруг нефте- и газопроводов, а также и военно-политическом: например, через операцию НАТО в Афганистане.

Что же касается Поднебесной, то исторически складывавшаяся изоляционистская ментальность китайцев сделала основным проводником влияния этой страны вне ее пределов китайские этнические общины («хуацяо»). Таковыми славятся все без исключения страны Юго-Восточной Азии, вынужденные из-за этого лавировать в своих взаимоотношениях с Китаем. В последние десятилетия крупные китайские диаспоры образовались также в США, Австралии, местами – в Западной Европе и России, прежде всего на Дальнем Востоке. В странах ЦА таких общин нет и не предвидится.

Никак не сказывается и военное присутствие или, тем более давление, Пекина в ЦА. Между странами региона и Китаем отсутствуют также нерешенные финансово-экономические споры, которые во многом определяют мировую политику в силу известных китайско-американских разногласий.

И все же все малые страны из числа соседей Китая если и не боятся своего великого соседа, то опасаются – это факт. Из недавней истории сразу вспоминаются военный конфликт Китая с Вьетнамом 1979 г., столкновение с СССР из-за острова Даманский на Амуре и в районе казахстанской границы в 1969 г. и захват китайцами части индийской территории в 1962 г. Обладающий ядерным оружием, имеющий собственное мнение по всем политическим проблемам современности и стремительно развивающийся экономически Китай представляет потенциальную опасность для стран ЦА.

Во взаимоотношениях изучаемого региона с Пекином есть крайне щепетильный вопрос, который редко когда произносится вслух – это враждебно-настороженное отношение тюрков-мусульман (уйгуров) к этническим китайцам. Как заявляют китайцы, у их страны нет проблем с исламом как таковым – однако только в том случае, когда под приверженцами ислама понимаются «внутренние мусульмане» Китая – хуэй (в русской литературе – дунгане). Хуэй, китайцы-мусульмане, неотличимы от собственно китайцев-ханьцев ни внешне, ни по культуре или образу жизни; даже их мечети внешне практически неотличимы от китайских конфуцианских пагод. У представителей этой нации нет ни своих политических амбиций, ни идеологии самостоятельного (автономного) существования.

Совсем другое дело – уйгуры, сильно отличающиеся от китайцев (в т. ч. и от китайцев-мусульман) и по языку, и в менталитете, и в культуре. Давнее стремление уйгур обособиться от Пекина подкрепляется в последние годы всплеском радикальной религиозности, китайские же власти, в свою очередь, усиливают в Синьцзяне меры репрессивного характера.

Занимая шестую часть территории КНР, Синьцзян с его 68% мусульманского населения (уйгуры, казахи, дунгане, киргизы, монголы-мусульмане дунсян, таджики и др.) является идеальным буфером между собственно китайцами и странами ЦА. Видимо, именно с этим фактором, помимо этноязыковой близости, связана косвенная поддержка Казахстаном и Киргизией уйгурских повстанцев в 1990-е гг. – однако речь может идти только о косвенной, моральной поддержке, проявляющейся, в частности, в том, что время от времени уйгуры имели возможность скрываться от китайских властей в этих сопредельных государствах, а органы власти этих стран делали вид, что этих персон найти невозможно. Но с вмешательством в дела ЦА Соединенных Штатов – через войну в Афганистане – и созданием Шанхайской организации сотрудничества баланс сил в регионе изменился, и сегодня ни Астана, ни тем более Бишкек не могут даже косвенно оказать поддержку уйгурам.

На семинаре «Будущее исламского образования», состоявшемся в Душанбе 22 февраля 2008 г., делегация из Китая была самой многочисленной – порядка 8 человек. Мы задали им нормальный, с нашей точки зрения, и провокационный для них вопрос: «Все ли правильно, по вашему мнению, делали и делают китайские власти в Синьцзяне? Только ли уйгурская сторона виновата в разжигании конфликта, нет ли здесь и доли вины китайских властей?». Ответ был, увы, абсолютно необъективным, но зато четко показывающим настроения китайского общества: «Наше правительство делает все верно и не допускает ошибок – виноваты в конфликте только уйгуры!».

Собственно, состав делегации говорил сам за себя: здесь не было ни одного мусульманина (надо думать, что к решению актуальных исламских вопросов за границей Китая сами китайские мусульмане допускаются далеко не всегда). Но это еще полбеды: внимательно изучив должности членов делегации и задав пару наводящих вопросов, участники семинара пришли к выводу, что в Китае отсутствует исламоведение как таковое. Профильным ведомством, изучающим мусульман, является Исследовательский институт развития групп этнических меньшинств. В речах представителей китайской делегации мне лично послышался скрытый намек на то, что самостоятельно «развиваться» этнические меньшинства в Китае не могут, их надо «развивать» – видимо, под чутким руководством «старшего ханьского брата». Следовательно, при таком подходе принципиальной разницы между тибетцами-буддистами, маньчжурами-шаманистами и уйгурами-мусульманами не существует; собственно, такой отчужденно-менторский подход к этническим меньшинствам вполне соответствует китайскому (ханьскому) менталитету.

Все выступления китайцев говорили сами за себя: единственная крупная проблема Пекина на этом направлении – это сепаратизм и религиозный радикализм уйгуров. Правда, мы заметили, что китайцы более дипломатичны по сравнению с российскими СМИ, которым за любым «ваххабитом» видится рука Эр-Рияда или Вашингтона; китайские товарищи избегают называть какие-либо третьи страны виновными в развитии «уйгурского экстремизма», хотя один косвенный виновник все же был назван – движение «Талибан». И все же впечатление от видения уйгурской проблемы китайцами сложилось следующее: «Партия велела (винить во всех бедах уйгуров) – комсомол ответил «есть»»; значит, выход только один – «давить». О непродуктивности, близорукости такого подхода россияне прекрасно знают на примере чеченского конфликта; но Поднебесной, видящей саму себя в центре мироздания, спуститься с небес на землю практически невозможно.

С выводом, который я сделал сам для себя, присутствующие на семинаре таджики и казахи вполне согласились: молитесь, чтобы место России в Центрально-Азиатском регионе не занял наш великий «братский» могучий китайский народ.

Вы можете поместить ссылку на этот материал в свой блог, скопировав код ниже:

Для блога/форума/сайта:

< Код для вставки

Просмотр


Прямая ссылка на материал:
<a href="http://www.islamrf.ru/news/culture/islam-world/4212/">ISLAMRF.RU: ИСЛАМ КАК ФАКТОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ СТРАН ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ: ПРИМЕР ТАДЖИКИСТАНА</a>