О Кадирийском тарикате и его основателе на Северном Кавказе

Кадирийское направление в северокавказской народной традиции исламского мистицизма основал на Северном Кавказе духовный лидер горских общин нахско­дагестанского пограничья северо­восточного Кавказа Кунта­хаджи Кишиев (1800–1866?). С его именем связаны многие славные традиции вайнахской духовности и этики. Основой этих традиций стало слияние древних этических норм архаичных по своему укладу горских общин и исламской этики, права и религиозной философии, ставших (без ущерба для социального уклада этих общин) основой их модернизации. Принципы миролюбия и свободолюбия, понятия чести и честности, принцип взаимопомощи, уважения к личности, поклонение женскому началу и пр., которые в том или ином виде были основой житейской мудрости, утвердились Исламом и стали теперь этической нормой.

    Кунта­хаджи Кишиев был сослан, по преданию, в «голубую Сибирь», а на самом деле некоторое время находился в остроге города Великий Устюг, что неподалеку от Великого Новгорода. О последних днях его жизни имеются лишь предания, его могилы нет, нет и документов, подтверждающих его физическую гибель, и последователи учения этого «совершенного устаза» считают его дух (Рух) вечно живым. И это справедливо, поскольку учение его до сих пор развивается и живет.

    Кадирийский тарикат — путь мистического совершенствования мюрида в суфийском братстве, основателем которого традиция считает Абд­ал­Кадира ал­Джиляни (Гилани) в VII в. Кадирийский тарикат в Чечне и Ингушетии, частично в Нагорном Дагестане представленный первоначально мюридской общиной Кунта­хаджи, в течение XIX в. разросся и в настоящее время представлен муридскими общинами последователей Кунта­хаджи: Вис­хаджи, Чинмирзы, братствами Мани­шайха, Баматгерей­хаджи, Батал­хаджи, Юсуп­хаджи и др. Время расцвета кадирийской традиции (наряду с уже существовавшими на Северном Кавказе суфийскими братствами накшбандийа, щазалийа) совпало с политической консолидацией горцев в связи с тем, что в это время совершались более или менее успешные попытки иноземцев взять под политическую опеку горские народы. Это оказало существенное влияние на образование и укрепление суфийских братств. Суфийские братства­общины развивались на фоне постоянно развивающихся противоречий — внутренних и внешних.

    Однако роль общин в Дагестане, с одной стороны, и в Чечне и Ингушетии — с другой существенно отличалась. В то время как большинство братств стали составной частью горской государственности, вирд Кунта­хаджи в лице самого устаза Кунта­хаджи шел против этого однонаправленного движения, составляя ему альтернативу духовного и политического развития северокавказских муридских обществ. Учение Кунта­хаджи в его политической части состоит и в глубоко прагматичном взгляде на существующую действительность. Создание горской государственности, способной конкурировать с сильными империями, не привлекала его. В гораздо большей степени эффективным Кунта­хаджи считал укрепление веры и нравственного потенциала среди соотечественников. Он считал, что свобода и вера — понятия нераздельные и вечные, в то время как правители умирают, а государства разрушаются. Умение ладить с правителями, подчиняться устоям государства, терпеть несправедливость как испытание, служить Богу каждой клеткой своего тела — сердцем, зрением, слухом — и в любых обстоятельствах жить по законам своих веры и совести, не подвергать малочисленные общины смертельной опасности амбициозного противостояния неравной силе было главным в политическом наследии Кунта­хаджи. Возможно, поэтому царские власти приняли плененного имама Шамиля как главу побежденного государства, а шейху Кунта­хаджи уготовали участь «опасного бунтовщика», смущающего людей против всякой государственности, стремясь к тому, чтобы само имя его было забыто. И все же учение это в неизменном виде сохраняется последователями учителя и передается из уст в уста в виде авторитетного и достоверного свидетельства от одного его знатока к другому. По жанру эти небольшие рассказы напоминают суфийские притчи, претендуя на то, чтобы считаться устным священным преданием вайнахских этносов.

    Интерес к муридским обществам на Западе был традиционно высок. Всплеск интереса мировой обществоведческой науки часто, к сожалению, привязан к военным действиям где бы то ни было в мире — если при этом Кавказ в целом или Северный Кавказ в частности становится ценным ресурсом для той или иной воюющей стороны. Так, он был особенно высок во времена Кавказской войны под руководством Шамиля. Следующий пик интереса наступает в период революционных событий в России. Актуализируется он во время Второй мировой войны уже на этапе подготовки войны с СССР. Как известно, это время отмечено огромным интересом к изучению мистических школ во всем мире. Современные локальные войны нового типа на Северном Кавказе также актуализировали эти исследования. В подобного рода исследованиях собственно религиозные проблемы не занимали значительного места. В ряде случаев сама личность Кунта­хаджи интересует их только как символ определенной социально­политической модели развития Северного Кавказа. Подлинный интерес к народному суфизму, к его глубокому психологизму, к его внутренней сущности и неповторимому своеобразию, огромной воспитательной роли, пронизывающей существо функционирования общины, все еще ждет своих исследователей.

Г. Хизриева