Через мечети – в российский социумм

Так получилось, что на протяжении последних пятнадцати лет мне очень часто приходится бывать в самых разных городах нашей необъятной одной восьмой суши. Санкт-Петербург, Казань, Ульяновск, Астрахань, Новосибирск, Белгород, Пенза, Тюмень, Иваново, Прокопьевск, Калуга, Йошкар-Ола, Янаул... Города, блещущие столичным лоском, и райцентры с одним полуразрушенным предприятием. Словом, вся страна. И самое интересное, что во всех этих городах, а также во многих других, где бы я ни бывал, наблюдается одна и та же ситуация. Все они в постсоветские годы все больше и больше наполняются людьми из наших бывших союзных республик. Людей этих называют по-разному – мигранты, гастарбайтеры и т. д., к ним существует разное отношение, у многих их массовый приезд вызывает дискомфорт...

Между прочим, в зарубежном опыте изучения миграции существует довольно обширный зарубежный опыт изучения миграции, там эта проблема тоже не нова и выделено несколько направлений трудовой деятельности, в которых мигранты преимущественно заняты: они характеризуются следующими характеристиками: грязные, низкооплачиваемые, опасные, непрестижные работы. И все то же самое в полном объеме характерно и для России. Присутствие мигрантов обусловлено экономической и демографической необходимостью, хотя и связано с рядом трудностей. Можно было бы провести аналогию со стихами Высоцкого: «Змеи, змеи кругом, будь им пусто, человек, в исступленьи крича, снова звал на подмогу мангуста, чтобы, значит, мангуст выручал». Сегодняшний мигрант в России или Европе напоминает того мангуста их песенки. Перефразируя Высоцкого, обойтись без них мы не можем, а что с ними делать, не знаем. Но самое интересное иное: за тем же самым рубежом осуществлялись несколько проектов по интеграции мигрантов, большинство из них наталкивается на всевозможные проблемы.

Важно, что зарубежный опыт мало подсказывает нормальных и реализуемых решений в этой области. Про эти безуспешные попытки даже фильмы снимают. Чего стоит один из британских фильмов, основной сюжетной линией которого является конфликт идентичностей мусульманина – офицера британской полиции. Одной из самых больных тем современной Европы также является ситуация между мигрантами и вмещающим сообществом, между старыми и новыми поколениями мигрантов и т. д., проблема идентичности в самих этих людях.

Примечательно то, что именно в российском социуме есть самый интересный опыт адаптации и интеграции мигрантов во вмещающем сообществе. И опыт этот касается дореволюционных мусульманских общин. В самом деле, когда начинаешь изучать дореволюционные документы, обращает на себя внимание колоссальное количество переселенцев из нынешнего ближнего, а также дальнего зарубежья во многих городах царской России. Например, здание современной Исторической мечети Москвы было подарено мусульманской общине бухарцем Хашаловым. В Астрахани существовали Бухарская, Гилянская и Агрыжанская слободы, населенные соответственно выходцами из Средней Азии (узбеками, таджиками), Ирана (персами или татами-христианами) и Индии (на момент заселения индуистами). Бухарцы и хивинцы проживали также в немалом количестве в Казани, и об этом пишет известный этнограф К. Фукс. Также немалое количество бухарцев и других выходцев из сопредельных стран проживало в других местах. Это были знаменитый Сеитов Посад в Оренбуржье, не говоря уже про Западную Сибирь, где выходцы из Средней Азии образовывали отдельную экстерриториальную волость. Участвовали выходцы из Бухары в этногенезе алабугатских татар – группы ногайского происхождения, проживающей в Калмыкии.

Однако самое интересное, что на сегодняшний день все потомки этих мигрантов XVII–XIX вв. практически настолько влились в российский социум (его мусульманский сегмент – татарский народ), что, кроме упоминания в родословных-шаджара, в их восприятии мало что осталось. Сохраняется некоторая обособленность сибирских бухарцев и в чисто номинальном виде астраханских трехдворных татар, причем исключительно за счет несколько более высокого социального статуса первых и компактного проживания вторых.

Но за счет чего же это все произошло? За счет какого именно механизма произошла массовая интеграция мигрантов-мусульман в царской России? Собственно говоря, за исключением немногочисленной группы персов в Астрахани, все остальные были интегрированы вплоть до полной ассимиляции. Все это было обеспечено исключительно за счет развитых социальных институтов мусульманского общества.

А возможно ли воссоздание подобных условий в настоящее время? Есть ли подобная перспектива в процессе интеграции мигрантов в российском социуме на сегодняшний день? Или же шанс упущен и единственная наша судьба лежит в пригородах Парижа?

История – интересная наука. Развитие общества – еще интереснее и непредсказумее. Были в нем процессы, предсказанные в тиши академических кабинетов задолго до того, как они произошли, причем именно в том виде, с мельчайшими подробностями, как оно и получилось. Были и такие, которых просто никто не ожидал. Как правило, они происходят в самых глубинах наших обществ и не подпадают под теоретические построения. Именно к такого рода процессам относятся и реально происходящие сегодня процессы интеграции мигрантов в российском социуме.

Несмотря на периодически проявляемый интерес к данному процессу, он относится к числу тех, которые реально не просчитываются и не контролируются. Причин этого несколько. Одна из них заключается в отсутствии критериев интегрированности как таковых. В самом деле, каким образом можно оценить то, что не измеряешь цифрами и статистикой? Вторая проблема заключается в том, что влиять на процессы поручается людям с абсолютно иной мотивацией и поведенческими стереотипами, нежели те, которых хотят интегрировать. Они просто по-другому думают, и поэтому результативность их деятельности отличается необыкновенно низким уровнем. Этот путь уже отчасти пройден в Европе – результат налицо, и, надо думать, что России он не особенно нужен.

Но есть и иной опыт, который на протяжении ряда лет действует в ряде регионов России. Это сплоченные мусульманские общины с сильными социальными институтами. Официально политики, направленной на интеграцию мигрантов в российское общество, они вроде и не ведут. Они просто не оставляют мусульман, прибывших из иных регионов и государств, своим вниманием и стараются максимально приблизить их к себе. Причина этого кроется в самом характере Ислама и многочисленных нормах и догмах, априори исключающих идеи межнациональной и расовой розни.

С другой стороны, существует и встречный порыв со стороны самих мигрантов, что крайне важно. Посудите сами. Вы прибыли в чужой город, чужой регион, чужую страну. Прибыли, как правило, из общества, в большей степени сохранившего традиционные устои. Для вас в нем все не такое, как дома. Да, разумеется, большинство мигрантов держится своих земляков и образует собственные социальные сети, выстроенные по этническому и земляческому признаку. Происходит это в силу причин как экономического характера (так легче выживать), так и чисто психологического, связанного с трудностями адаптации. Причем часть мигрантов мусульманского происхождения на определенных этапах даже перестает соблюдать те нормы мусульманской религии и морали, которые соблюдали в стране (регионе) происхождения под влиянием родственников, соседей, общества, общественного мнения. Между прочим, если от мигрантов и исходит опасность в плане криминала, то именно от этой категории, которая к соблюдению российского законодательства не привыкла, а от соблюдения традиционных норм морали отказалась. Своего рода люди, лишенные любой культуры, и ожидать от них можно чего угодно.

Есть иная категория – люди, соблюдавшие нормы исламской морали в стране (регионе) происхождения и продолжающие соблюдать их в месте, куда прибыли. Именно эта категория сама идет на активный контакт с местными, уже образованными мусульманскими общинами и организациями. Интенсивность этих контакты находится в прямой зависимости как от социальной местных общин, так и от степени замкнутости мигрантских социальных сетей. Понятно, что мигрантская община, ориентированная по субконфессиональному признаку на откровенно сектантскую деятельность (в основном различные формы такфира), не будет интегрироваться с местной мусульманской общиной, хотя процесс обоюдный и при высокой степени социальной активности и курсе на интеграцию местной мусульманской общины вряд ли группировки такфира будут сильны.

В качестве примера лучше всего будет привести мусульманскую общину Ивановской области. Она не относится к числу крупных, вместе с тем достаточно велика, чтобы избежать статистической ошибки, достаточно компактна, сосредоточена в нескольких городах и населенных пунктах региона. В силу этого можно легко оценить степень ее консолидированности и интегрированности различных мигрантских групп в ее деятельность и в российский социум. Основой мусульманской общины явилась татарская община, существующая в регионе непрерывно с середины XIX века. В советский период община продолжала существовать, не имея официального статуса, в конце советского периода началась ее институциализация. С середины 1990-х гг., помимо официальной регистрации МРОМ (местной религиозной организации мусульман), община приобрела место постоянной дислокации – сначала воскресную школу на базе государственного образовательного учреждения, а впоследствии и построенную здесь мечеть. В 2000-е гг. также были открыты мечети и молельные дома в некоторых населенных пунктах области, где существовали мусульманские общины.

В постсоветский период в регионе наблюдались активные миграционные процессы, в том числе среди мусульманского населения. Направленность их была следующая: часть татарского населения покинула регион, переехав в Татарстан, Москву, Московскую область, в то время как в регион прибыло немалое количество узбеков, таджиков, дагестанцев, азербайджанцев, афганцев, арабов. Сохранив в целом лидирующие позиции, татарская община региона смогла выступить в качестве объединяющего центра для всех остальных этнических общин мусульманских народов региона. На базе воскресной татарской школы проходят занятия не только по татарскому и арабскому языкам, но также по азербайджанскому и чеченскому. Отмечается роль татарской и мусульманской общин в процессе институционализации узбекского землячества, что позволяет устанавливать активные двусторонние контакты государственных и общественных структур с наиболее мощной мигрантской общиной региона. В настоящее время в Ивановской области в максимальной степени реализована следующая модель интеграции мусульман-мигрантов в российском социуме: мигрантские общины интегрируются в общемусульманском социуме, который, в свою очередь, активно интегрирован в общероссийском, являясь его неотъемлемым сегментом. По опыту данного региона именно такая модель представляется наиболее перспективной и приемлемой для реализации в других регионах.

К сожалению, пока не все региональные мусульманские общины могут похвастать столь же успешным опытом по интеграции мигрантов. Тем не менее исследования, проводимые в рамках проекта по составлению серии энциклопедических словарей «Ислам в Российской Федерации», четко определяют основное направление дискурса данного процесса, и оно в целом совпадает с приведенным выше. По крайней мере это справедливо для большинства регионов Центральной России, Поволжья, Урала, Северо-Запада.

Для сравнения можно привести также пример Астраханской области. Пример интересен в плане того, что ситуация в общем здесь разительно отличается от вышеприведенной Ивановской области. В регионе проживает несколько автохтонных мусульманских этносов, в свою очередь, дробящихся на ряд этнических групп. К автохтонам относятся расположенные в порядке убывания численности казахи, татары, ногайцы. Регион издавна отличался активными миграционными процессами, и для него можно говорить об их активизации в последнее время, но никак не появлении. Основными направлениями миграций последнего времени являются потоки, направленные из стран Центральной Азии и Южного Кавказа, а также российских регионов Северного Кавказа (главным образом Дагестана). В отличие от Ивановской области в Астраханской отсутствует столь же явное лидерство одной централизованной мусульманской организации и ее лидера. Этому способствует как определенная рыхлость структуры, так и неоднозначное отношение к ее лидеру ряда местных религиозных общин. Значительную роль играет также фактор неопределенности положения лидирующей группы среди мусульман региона. В этой связи возникла ситуация, когда ряд этнических общин ведут абсолютно автономное существование. В самой Астрахани существует несколько «этнических мечетей» – кавказская (Красная Кавказская, основной контингент составляют дагестанцы), азербайджанская шиитская (Криушинская). Несмотря на формальное подчинение ДУМ Астраханской области, реально они абсолютно независимы. В городе существует несколько этнических анклавов, наиболее значительный из которых носит народное название Новая Махачкала. Особняком держатся также мигранты из Узбекистана. В общем, процесс адаптации и интеграции мигрантов (внешних и внутренних) в регионе носит несистемный и хаотический характер. В регионе уже происходили массовые драки на межнациональной основе и существует опасность возникновения конфликта по использованию пастбищ между представителями казахской и дагестанской общин. Фактически положение спасает лишь тот факт, что многие общины имеют значительный опыт проживания в регионе (см. вышеприведенные примеры), но ввиду невнятных действий по снижению статуса автохтонных мусульманских общин региона этот потенциал почти сводится к нулю. Кроме того, возникает ситуация, когда, скажем, азербайджанская община сама расколота на две неравные части – одна из них проживает в регионе уже несколько поколений и в значительной степени отатарилась, другая же состоит из недавних мигрантов; обе части по сути ведут автономное существование. В узбекской общине существует устойчивое представление о том, что предки современных переселенцев в регион в основе своей представляют собой потомков средневековых переселенцев из Нижнего Поволжья в Хорезм. По какой-то странной причине этот, возможно, отчасти мифологический, но очень полезный сюжет никак не поддерживается. Таким образом, те положительные тенденции, что существуют внутри мусульманского сообщества и направлены на интеграцию мигрантов, никоим образом не поддерживаются сверху. В этом регионе именно мечеть становится почти единственным социальным институтом, чья деятельность успешно ведется в данном направлении, хотя и сопряжена с рядом трудностей.

В качестве других примеров, когда в регионе основным центром интеграции мигрантов является мечеть, также можно бы привести Саратовскую область, где колоссальная социальная активность местной мусульманской общины прочно закрепила мусульман в качестве неотъемлемой части российского общества. Соответственно мигранты, интегрируясь в местную мусульманскую общину, также закрепляются и в общероссийском социуме. Аналогичные примеры наблюдаются во Владимирской области и Республике Марий Эл.

В основном подобная ситуация зависит главным образом от степени социальной активности местных мусульман. Ввиду того что в целом по стране рост количества социально активных мусульманских общин, степени социализации уммы, ее активного участия в жизни общества является основным направлением ее развития, можно ожидать и активизацию процесса интеграции мигрантов через мечеть. Но, безусловно, свое слово в данном процессе должно сказать и государство, ведь мусульманские общины в этом случае возлагают на себя дополнительные обязанности, с которыми только они и могут справиться. Нужно им просто в этом помочь. Как показывает ход истории, а также накопленный отечественный и зарубежный опыт, другого эффективного пути здесь не существует.

Ахмад Макаров,

отв. редактор энциклопедического словаря "Ислам в Российской Федерации"

На фото: мечеть Астрахани